«Герои Украины» убивали поляков от мала до велика. Волынская резня. «Герои Украины» убивали поляков от мала до велика Пример для подражания

Дорогая Китти!

В который раз я снова обращаюсь к теме воспитания. Должна сказать, что очень стараюсь быть приветливой, милой и всем помогать. И вообще, готова на все, чтобы замечания не наступали на меня непрерывным потоком. Так трудно стараться для людей, которых не выносишь, ведь это значит — притворяться. Но я замечаю, что достигаю гораздо большого, проявляя иногда лицемерие, вместо того, чтобы по моей старой привычке высказывать свое мнение (хотя никто его не спрашивает и не считается с ним). Конечно, я не всегда последовательна в этой роли и не могу сдержаться в случаях явной несправедливости. И тогда все снова целый месяц твердят о самой несносной грубиянке на свете. Не правда ли, меня можно пожалеть? К счастью, я не нытик по натуре, иначе скисла бы совсем и не смогла сохранить хорошее настроение.

Стараюсь увидеть смешное в этих нападках, но это проще, когда они направлены на кого-то другого, а не на тебя лично.

Теперь о другом. Я решила (и это далось мне нелегко) стенографией больше не заниматься. Во-первых, тогда я смогу уделить больше времени другим предметам, во-вторых, из-за глаз: у меня с ними неприятности. Я становлюсь все больше близорукой, и мне давно пора носить очки. (Представляю себе, как потешно я в них буду выглядеть!). Но ты знаешь: мы сидим в подполье…

Вчера все в доме только и говорили, что об Анниных глазах, и у мамы даже возникла мысль: не пойти ли мне к окулисту с госпожой Кляйман? У меня голова закружилась от такой идеи — это не что-нибудь! На улицу! Только представить себе: на улицу! Даже думать об этом странно. Сначала я страшно испугалась, а потом обрадовалась. Но все не так просто: не все согласились с этим решением, хотя Мип была готова идти со мной хоть сейчас. Но нет, сначала нужно было хорошо обдумать, можем ли мы так рисковать. А я уже схватила свой серый плащ из шкафа, оказавшийся таким маленьким, как будто его носит моя младшая сестренка. Он не застегивается, и кайма распоролась.

Ужасно любопытно, пойду я все-таки к врачу или нет. Думаю, что нет. Тем более, англичане высадились в Сицилии, и папа предсказывает скорый конец войне.

Беп приносит мне и Марго много бумажной работы, которой мы очень рады.

И Беп теперь не так загружена. Сортировать письма и делать записи в приходной книге может каждый, но мы стараемся особенно. Мип — настоящий ломовой ослик, столько таскает на себе! Почти ежедневно где-то достает для нас овощи и привозит их на велосипеде в больших сумках. А по субботам она приносит каждому по пять библиотечных книг.

Поэтому мы не можем дождаться субботы, как маленькие дети — подарка. Обычным людям не понять, что означают книги для жителей Убежища. Чтение, учеба и радио — только этим мы живем.

Анна.

СТОЛИК.

Вчера днем я, заручившись папиным согласием, спросила Дюсселя (причем очень вежливо!), не станет ли он возражать, если я буду дополнительно заниматься за письменным столиком в нашей комнате два раза в неделю с четырех до пол шестого. Сейчас этот столик в моем распоряжении ежедневно с пол третьего до четырех, поскольку Дюссель в это время спит. А остальное время он — единственный хозяин всей комнаты. В гостиной днем всегда очень шумно, там не позанимаешься, да и за общим столом обычно сидит папа. Так что все права на моей стороне, и даже можно было обойтись без такой вежливой просьбы. Но угадай — что ответил многоуважаемый Дюссель? "Нет!"

Наотрез, без комментариев: "Нет!".

Я была возмущена и решила так просто не отступать, поэтому попросила его объяснить причины отказа. И вот как он ловко дал мне отпор: "Я тоже должен работать: завершить свой учебный курс, не зря же я его начал. Это настоящая работа, а не какая-нибудь мифология, вязание и книжки. Тоже мне серьезные занятия. Нет, стол я не уступлю!".

Мой ответ: "Господин Дюссель, я ведь тоже учусь. И мне на это дается слишком мало времени. Очень прошу вас серьезно подумать над моим предложением".

После этих слов вежливая Анна повернулась и ушла и целый день делала вид, будто не замечает профессора. Я просто кипела от злости, и считала Дюсселя невозможным (так оно и есть!), а себя очень тактичной и обходительной.

Вечером мне удалось остаться наедине с Пимом. Я рассказала ему о положении дел и обсудила дальнейшие действия. Уступать Дюсселю я не собиралась и хотела разрешить проблему сама, без вмешательства других. Папа дал мне несколько советов и предупредил, что лучше отложить спор до завтра: сейчас я слишком на взводе. Но я ждать не могла, и когда посуда была вымыта, начала с Дюсселем разговор. Папа сидел в соседней комнате, что придавало мне уверенности. Я начала: "Господин Дюссель, боюсь, что вы не нашли нужным подумать о моей просьбе, не могли бы вы все-таки отнестись к ней внимательнее?". Дюссель ответил с милейшей улыбкой: "Всегда и во все времена готов обсудить этот (по-моему, уже закрытый) вопрос". Я продолжала, хотя Дюссель непрерывно меня прерывал: "С самого начала мы договорились о том, что делим комнату и имеем равные права. Вы занимаетесь по утрам, значит вторая половина дня должна быть моя. А я прошу вас всего о нескольких часах в неделю. Разве не справедливо?".

При этих словах Дюссель вскочил, как будто его укололи иголкой. "Кто здесь говорит о правах? И где я, по-твоему, должен находиться? Придется попросить господина ван Даана выделить для меня уголок на чердаке. Мне абсолютно негде работать! А ты только и знаешь, что со всеми ссориться! Вот, если бы твоя сестра обратилась ко мне с подобной просьбой, для которой она, кстати, имеет гораздо больше оснований, я бы ей не отказал. Но ты…". И последовал пассаж о мифологии и вязании, в общем, Анна опять во всем виновата. Я оставалась спокойной и дала Дюсселю высказаться. А он продолжал: "Да, что с тобой вообще говорить, бессовестной эгоисткой. Была бы твоя воля, ты бы ни с кем не считалась. Никогда не видел такого ребенка. Однако придется уступить, а то потом еще обвинят в том, что Анна Франк из-за меня провалилась на экзамене. Потому что из-за господина Дюсселя она не могла сидеть за письменным столом!".

Господи, так хотелось дать ему по роже и шмякнуть о стенку — гадкого вруна!

Но я взяла себя в руки и подумала: "Спокойно, это ничтожество не достойно моих переживаний!".

Наконец Дюссель выговорился и с лицом, выдающим одновременно триумф и поражение, вышел из комнаты. Однако не забыл прихватить пальто с карманами, полными продуктов, которые передала его жена.

Я побежала к папе и передала ему наш разговор, так как он не все расслышал. Пим решил сам поговорить с Дюсселем. Их беседа состоялась в тот же вечер и продолжалась полчаса. Речь шла все о том же: имеет ли Анна право пользоваться письменным столом. Папа сказал, что они это когда-то уже обсуждали. Тогда он уступил Дюсселю, как старшему, не считая однако эту уступку справедливой. Дюссель ответил, что я выдвинула против него разные обвинения: он якобы возомнил себя хозяином комнаты и хочет всем распоряжаться. Тут папа возразил: он сам слышал, что я ничего подобного не говорила. В общем, туда-сюда, папа доказывал, что я не эгоистка, заступался за мою «бесполезную» работу, а Дюссель продолжал ворчать. В итоге он согласился уступить мне столик два дня до пяти часов. При этом с пяти до пол шестого он демонстративно усаживался за него. Как можно так валять дурака!

Но если человек так глупо принципиален и мелочен в 54 года, то его уже не изменить…

Анна.

Дорогая Китти!

Снова взлом, но в этот раз настоящий! В семь утра Петер спустился, как обычно, на склад и увидел, что двери склада, а также наружная открыты настежь. Он тут же доложил об этом Пиму, который слушал радио в директорском кабинете. Вместе они поднялись наверх. Тут же последовали указания, обычные для подобных ситуаций: не мыться, соблюдать тишину, к восьми часам закончить утренние процедуры и после этого не пользоваться туалетом. Мы все были рады, что ночью ничего не слышали и хорошо выспались. Нас удивило, да и возмутило, что никто из наших помощников долго не приходил, и мы оставались в неизвестности. Наконец, в пол двенадцатого появился Кляйман и рассказал, что воры действовали ломом. На складе было совершенно нечего взять, поэтому они поднялись на второй этаж и унесли оттуда два ящичка с деньгами, по сорок гульденов в каждом, пустые чековые книжки, и самое главное — наши талоны на сахар, на целых 150 килограмм. Достать новые карточки будет очень непросто.

Господин Куглер предполагает, что воры из той же шайки, что и предыдущие, которые шесть недель назад пытались попасть внутрь, но не смогли.

Конечно, этот случай вызвал переполох, впрочем, волнения и паника стали у нас в Убежище привычными. Мы, конечно очень рады, что пишущие машинки и касса были надежно спрятаны в нашем платяном шкафу.

Анна.

P.S. Высадка в Сицилии. Еще один шаг к…

Дорогая Китти!

В воскресенье север Амстердама сильно бомбили. Разрушения нанесены страшные: целые улицы в развалинах, и не так скоро удастся освободить лежащих под ними людей. Пока насчитывают двести погибших и несчетное количество раненых. Больницы переполнены. Мы слышали, что дети искали своих мертвых родителей среди тлеющих руин. Дрожь охватывает, когда вдалеке снова раздаются глухиие удары — предвестники новой беды.

Анна.

Дорогая Китти!

Беп снова сумела приобрести тетради, точнее, приходные и учетные книги для моей помешанной на бухгалтерии сестры! Обычные тетради тоже можно купить, но не спрашивай меня, какие. Эти тетрадки с надписью "Продаются без талонов" такая же халтура как и все бесталонные товары. Двенадцать жалких страничек серой криво разлинованной бумаги. Марго сейчас думает, не поступить ли ей на заочные курсы чистописания. Думаю, это, действительно, что-то для нее. А мне мама не разрешает — из-за глаз. Вот ерунда, на самом деле, что бы я ни делала, результат тот же. Ты, Китти, не знаешь, что такое война и даже, несмотря на мои письма, не можешь представить себе до конца жизнь в Убежище. Поэтому тебе будет интересно и забавно узнать, что мечтает сделать каждый из нас в первый день выхода на свободу.

Марго и господин ван Даан мечтают залезть в горячую ванну и просидеть там не менее получаса, а госпожа ван Даан — наесться пирожных. Дюссель, разумеется, помчится к своей Шарлотте. Мама грезит о чашечке кофе, а папа немедленно навестит господина Фоскейла. Петер пойдет в кино. А я? Я буду так счастлива, что не знаю, что сделаю! Прежде всего, я так хочу оказаться в собственной квартире, снова быть свободной и пойти в школу!

Беп предложила купить для нас фрукты. Стоят всего-то ничего. Виноград пять гульденов за килограмм, крыжовник 70 центов за полкило, один персик 50 центов, килограмм дыни 1.50. А между тем в каждой газете написано огромными буквами: "Вздувание цен равносильно ростовщичеству!"

Анна.

Дорогая Китти!

Вчера был беспокойный день, и мы до сих пор взволнованы. Ты уже, наверно, заметила, что ни один день у нас не проходит без волнений. Утром, во время завтрака мы услышали предупреждающую сирену, чему не придали особого значения: такое предупреждение означало, что вражеские самолеты только на побережье. После завтрака я прилегла — очень болела голова.

Потом, примерно в два часа спустилась в контору. Марго как раз закончила сирена. Мы побежали наверх и вовремя: пять минут спустя стали стрелять так сильно, что все собрались в коридоре. За выстрелами последовали бомбы, казалось, что весь наш дом трясется. Я прижимала к себе чемоданчик — скорее просто, чтобы за что-то уцепиться, чем в самом деле бежать. Ведь улица для нас не менее опасна, чем бомбежки. Через полчаса снаружи стало спокойнее, но смятение в доме сохранялось. Петер спустился со своего наблюдательного поста на чердаке, Дюссель уселся в главной комнате конторы, а госпожа ван Даан чувствовала себя безопаснее в директорском кабинете. Господин ван Даан наблюдал за налетом с мансарды. Мы решили присоединиться к нему и увидели возвышающееся над домами густое облако дыма, напоминающее туман. Пахло гарью. Конечно, страшное зрелище — такой большой пожар, но опасность для нас, к счастью, миновала, и мы занялись нашими повседневными делами. Вечером во время ужина — снова тревога. Еда была очень вкусная, но аппетит у нас сразу пропал, во всяком случае, у меня — уже от одного звука. Однако, в течение сорока пяти минут ничего не произошло. Только вымыли посуду, опять сирены. "О, нет, это слишком — второй раз за день!". Но наше мнение ничего изменить не могло, и снова началась бомбежка, в этот раз со стороны аэропорта. Самолеты снижались, взлетали, все гудело, жужжало — жутко до ужаса. В какой-то момент я подумала: "Вот упадет бомба, и ничего от нас не останется".

Представляешь, уже в девять часов я пошла спать, меня просто ноги не держали. Проснулась с боем часов в пол двенадцатого ночи: и что слышу — самолеты! Дюссель как раз раздевался, но мне было не до него, и я, вскочив с кровати, побежала к папе. Потом вернулась к себе, но в два часа — повторение сценария. Наконец, все затихло, и в пол третьего я заснула. Семь часов. Вскакиваю в испуге и слышу, что ван Даан разговаривает с папой. Моя первая мысль была о ворах. Ван Даан как раз произнес: «Все». Значит, думаю я, все украли! Оказалось, вовсе нет, наоборот. Замечательная новость, лучшая за последние месяцы, а возможно, и с самого начала войны: Муссолини сдал полномочия, и во главе итальянского правительства встал король. Мы ликовали! После вчерашнего кошмара — такое потрясающее известие и… надежда! Надежда на конец, надежда на мир.

Куглер зашел ненадолго и рассказал, что фабрика Фоккера сильно разрушена. Утром опять сирены и самолеты, я просто задыхаюсь от них, не могу выспаться, и не могу заставить себя заниматься. Но новость об Италии продолжает радовать и волновать. Что принесет нам конец года?

Анна.

Дорогая Китти!

Я мыла посуду вместе с госпожой ван Даан и Дюсселем и, вопреки своим привычкам, молчала. Чтобы ко мне не приставали с вопросами — что такое со мной случилось — я придумала нейтральную тему для разговора, а именно книгу "Генри из дома напротив". Но просчиталась, и ввязалась в спор, только в этот раз не с госпожой ван Даан, а с Дюсселем. Собственно, именно он весьма настоятельно советовал нам почитать эту книгу. Однако, мы с Марго не пришли от нее в восторг. Пожалуй, главный герой — молодой парнишка — был представлен неплохо, но все остальное… И вот я сказала что-то об этом во время мытья посуды и, боже, что началось!

"Тебе ли понять психологию мужчины! Вот ребенка ты еще можешь. И вообще, ты слишком мала для этой книги, ее даже двадцатилетним читать рано."

А потом Дюссель с мадам принялись атаковать меня хором: "Ты слишком много знаешь о вещах, до которых еще не доросла, тебя плохо воспитали!

Позже, когда ты повзрослеешь, уже ничего для себя не откроешь и будешь говорить: "Oб этом я двадцать лет назад читала в книгах". Придется поторопиться, если ты еще хочешь влюбиться и выйти замуж. Ты уже все знаешь, вот только практики не хватает!"

Представляешь, каково мне было? Удивляюсь, как я еще сохранила спокойствие и смогла достойно ответить: "Это ваше мнение, что я плохо воспитана, но далеко не все с вами согласны!".

Это им-то говорить о воспитании — им, которые только и делают, что настраивают меня против моих родителей! А их метод воспитания — никогда не говорить с детьми на взрослые темы — конечно, идеальный! Вот они сами и результат такого метода, а больше доказательств не требуется. Этим двум людишкам, так подло высмеивающим меня, я бы с радостью надавала пощечин. Я была просто вне себя и, если бы могла, то непременно стала бы вести учет дням, которые осталось с ними провести. Но никто не знает, как долго нам еще сидеть здесь.

А госпожа ван Даан — вот это экземпляр! Ничего худшего и придумать невозможно: зазнайка, проныра, эгоистка. Расчетлива, тщеславна и всегда всем недовольна. Да при этом еще и кокетничает! Отвратительная личность — это даже не подлежит дискуссии. О ней можно написать книгу, и кто знает, может, я когда-то это сделаю. Зато мадам умеет навести на себя внешний лоск и очень любезна к незнакомым, особенно к мужчинам. Поэтому на многих она производит ложное впечатление при первом знакомстве.

Мама считает ее глупой, Марго — вообще недостойной внимания, Пим — уродливой в буквальном и переносном смысле. А я после долгого общения с ней (она с самого начала меня не очень расположила) согласна со всеми тремя, хотя недостатков у нее гораздо больше. Столько, что бессмысленно обсуждать отдельные из них, поэтому не буду и начинать.

Часть 18 -
Часть 19 -
...
Часть 35 -
Часть 36 -
Часть 37 -

Издание "Карта" (№46, 2005 год). Страницы 98 – 121.

ВОЛЫНЬ. ЛЕТО 1943.

Барбара Одноус (Barbara Odnous).

С 1991 года длится следствие по вопросу преступлений, совершённых на Волыни в 1939-45 годы. Его проводит Филиал Комиссии по Расследованию Преступлений против польского народа ИПН в Люблине. В настоящее время документы дела насчитывают 57 томов (около 200 листов в каждом) и документы постоянно прибавляются: протоколы допросов свидетелей, донесения и воспоминания (также опубликованные), письма частных лиц, доклады подпольных организаций и немногочисленные фотографии. Представляем некоторые материалы, собранные в Институте Национальной Памяти в Люблине.

Эскалация конфликта на Волыни имела место летом 1943 года, поэтому опирались также на тексты того периода, заостряя внимание на показаниях и рассказах непосредственных участников событий. Из собранных рассказов проявляется образ не только тех соседей украинцев, которые оказались врагами, осуществляя запланированную акцию геноцида, но и тех, благодаря которым многие поляки выжили.* Однако не можем раскрыть их личность. Используя прокурорские дела, обязались не сообщать данные, позволяющие идентифицировать не только виновных, но также жертв и свидетелей. Это относится и к польским фамилиям.

* Прим. szturman - именно по этой причине несостоятельны обвинения сторонников УПА, которые заявляют, что "обвинения УПА в совершённых преступлениях оскорбляют весь украинский народ".
Порядочных украинцев исследователи темы НЕ отягащают преступлениями, которые совершили украинские националисты . И даже противопоставляют бандеровцам, так как за свою непокорность, помощь польским соседям и милосердие эти украинцы часто расплачивались своей жизнью.

Пётр В. (1928 г.р.)

В селении Гурна (Górna) между поляками и украинцами не было конфликтов, тем более столкновений […]. Украинцы как православные ходили в церковь в соседнем Губкове, а поляки в костёл в Людвиполе, отдалённый приблизительно на семь километров. Направляясь в Людвиполь, мы проходили через украинский Губков, но никогда там не встречались с признаками враждебности или придирками. […]
Уже было слышно об убийстве в польских сёлах на северо-западе от Людвиполя. Мы боялись нападения и на ночь прятались в полях. 3 июля также собирались идти спать в поле. […] Все были готовы, мы только хотели ещё съесть ужин (стоял на столе) и дожидались брата Ромуальда, который вот-вот должен был пригнать коров.

Почти вместе с заходом солнца поднялся крик и послышались выстрелы. Мать подбежала к окну, крикнула, что бандеровцы уже здесь и нужно убегать. Через окно выскочили с отцом в палисадник и начали убегать в горку по дороге между хлебами. Мать не успела забрать мою младшую сестру, чего я сначала не заметил.
Выбежал во двор, а там было полно украинцев. Бегали, кричали, поджигали постройки, из домов выносили имущество. Вероятно, приняли меня за украинца, потому что на мне была куртка с ремнём, похожая на армейскую, а они одевались также.

Сновал по двору в поисках укрытия и увидел, как украинец лёг на дорогу и стал стрелять в сторону убегающих родителей. […] Мать упала, подумал, что была поражена и её нет в живых, отец побежал дальше. Также заметил коров, следовательно, где-то поблизости должен быть брат.
В тот момент ко мне подбежала пятилетняя сестра, схватила меня за ногу и начала плакать. Велел ей молчать, и мы забежали в ближайший огород, где легли в высокой фасоли. Однако кто-то из украинцев, рыскавших по двору или жилищу, должно быть что-то заметил, потому что в огород прибежали двое или трое и обнаружили нас. Утверждали, что я поляк. Я отрицал, в доказательство начал молиться как православный. Один из украинцев сильно ударил меня в грудную клетку прикладом винтовки, я потерял сознание.

Когда очнулся, сумерки уже перешли в ночь. Повсюду было полно едкого дыма. Заметил, что брат убегает с огорода. Был сильно избит и окровавлен, не было сил, но взял сестру на руки и побежал за братом в направлении близлежащего пруда для гусей и простиравшегося за ним леса […] Ежеминутно приостанавливался для передышки или падал под тяжестью сестры. Добежал до леса, там снова упал, у меня не хватило сил. […]

Однако вместо того, чтобы спрятаться в том лесу, пробежал его. Когда выбежал на широкий щебёночный тракт на Людвиполь, подъехал украинец на коне и чем-то твердым ударил меня по голове. Я упал, а украинец поехал дальше. Поднялся с остатками сил и добежал до леса на другой стороне тракта. Сразу за мной прибежала сестра, нести которую уже не было сил. Спрятались под стволом упавшего дерева. Через некоторое время территорию около нас начали обшаривать украинцы. Однако нас не нашли и ушли. Вскоре потерял сознание.

Очнулся, когда уже было светло. Сестра лежала рядом и, что удивительно, не плакала. Решил пойти в село Гурбы, отдалённое от Гурной на несколько километров, в дом сестры отца […] Там никого не застал. Жители, слыша отголоски нападения на наше селение, поубегали в лес. Взял хлеб и молоко и собирался вернуться к сестре, которую раньше спрятал в лесу. Тут меня окликнул брат, он лежал в сене в овине.

Оказалось, что ночь просидел на дереве в лесу. Брат сказал, что в соседнем доме видит каких-то людей. Подполз по пшенице в том направлении и заметил несколько человек из нашего селения. Сказали мне, что мать жива, зато отец был убит. На повозках отвезли нас в Гуту Старую, где располагались отряды польской самообороны.
Kolonia Górna, gmina Ludwipol, Powiat Kostopol.

Регина Ф. (1929 г.р.)

Вечером собирались поужинать, а потом уйти в близлежащие поля […] Пошла в наш огород (500 – 700 метров от дома) сорвать на ужин овощей. Огород находился на горке, откуда открывался вид на соседние хозяйства. В какой-то момент услышала крики и выстрелы. Выпрямилась и замерла, несмотря на то, что около меня свистели пули. Внизу разыгрался кошмар. Орава украинцев поджигала дома и хозяйственные постройки, убивала людей. […]

Вскоре пришла в себя и решила убегать. Заметила дядю Яна В., живущего по соседству. Бежал в направлении горки, на которой стояла, и звал сына. Решили бежать вместе в направлении реки Случ, находящейся в километре. Когда уже переправились через реку, и находились примерно в середине её течения, увидела, что на другом берегу стоит украинец и целится в нас из винтовки. Развернулись, а он стрелял в нас, но не попал. Решили спрятаться в близлежащих оврагах.

Когда подходили к оврагам, из них вышел другой украинец, целясь в нас из винтовки. […] Увидев направленное дуло, отпрыгнула в сторону и спряталась в утёсах недалеко от врага. Украинец выстрелил и убил дядю. Потом в течение нескольких минут ходил около утёсов, желая меня найти. Потом отошёл, но я сидела в заломе до полудня следующего дня, когда вышла и побежала в своё село.

Алина Д.:

В тот вечер мама шила мне платье и по этой причине не пошла спать в укрытие, что постоянно делали ввиду ночных нападений банд УПА и устраиваемых немцами облав на работы в Германию. Когда закончила шить, сказала, что, наверное, сегодня банда не придет, и легла спать со мной. Однако судьба оказалась безжалостна и в полночь убийцы из-под знака ОУН-УПА загрохотали в дверь. Когда им открыл дедушка Ян Р., сразу застрелили его на пороге жилища.

Мама, услышав выстрел и стон деда, вскочила с кровати и начала кричать. Я также поднялась с кровати, подбежала к маме и держалась за её юбку. Неожиданно обе упали на пол, потому что в маму через выбитое окно попала пуля. Когда стихли выстрелы, начала звать маму и тормошить её. Тогда услышала голос бабуши Марии Р.: «Не зови мамочку, мамочка убита! Посмотри, тётя Дануся тоже убита!» Уже было утро. Присмотрелась, увидела младшую сестру моей мамы, лежащую около ткацкого станка, она была вся в крови, и бабушку, сидящую, на кровати, также окровавленную. Бабушка сказала: «Алинко, иди в семью дяди, только осторожно, и скажи им, что у нас случилось».

Выбежала из жилища и, видя, что никого нет, побежала к дяде с тётей на другую сторону улицы. Убитый дядя М. лежал на кухне, мёртвая тётя Домицела, заколотая штыками или ножом, сидела, опираясь на сундук и стену. Как узнала позже, тетя спала, спрятавшись в овине, но под утро вернулась в дом, думая, что нападения не будет, и наткнулась на убийц. После осмотра дома семьи дяди, побежала к П. Там увидела молодого сына П. с младенцем на руках, оба были мертвы. Вблизи лежал её мертвый свёкор.

Вернулся к бабушке, рассказала всё, что видела. По её просьбе принесла из другой комнаты занавеску, которой бабушка обернула свои раны. Взяла подушку и противень с дрожжевыми булками, испечёнными в предыдущий день, и пошли прятаться в пшеницу за садом.

Через некоторое время к нам пришли двое сыновей бабушки, которые спали на чердаке над конюшней, пятнадцатилетний Флорек и немногим старше его Чесек. Бабушка велела им принести тулуп, чтобы могли лежать на земле. Побежали в направлении дома, а через минуту пробежали около нас, преследуемые украинцами на лошадях. Когда бабушка увидела это, сказала мне: «Убегай, Алинко, и быстро, беги к тёте Язии». Тётя жила в селении Богудзенка (Bogudzięka). Только успела спросить: «Бабушка, а ты, что с тобой?» Поколебавшись, бабушка произнесла: «Убегай, я останусь здесь с твоей мамой и твоим дедушкой», и упала на подушку.

Побежала межой в другом направлении, чем мои дяди. Подбегая к Богудзенке, должна была пройти вблизи украинского хозяйства. Там стояла группа женщин и детей. Смотрели на дорогу, по которой ехали телеги с похищенным имуществом, а банда УПА гнала стадо коров.

В дом тёти вошла незамеченной. В нём никого не было. Побежала дальше до не достроенного дома тёти Ванды Я. Там увидела свёкра тёти всего в крови. Думала, что он убит, но как позже выяснилось, был только ранен. Перепугалась и побежала к бабушке В. в Витолдовку. […]

Когда бежала через поля, меня увидел дядя Чесек, сидящий на полевом дубе. […] В хлебах сидела группа поляков, уцелевших от погрома. Также среди них находилась тётя Ванда Я. с детьми.
Ночью дядя Чесек пошёл хоронить бабушку, которую добили украинцы, и дядю Флорека, застреленного во время бегства. Хоронил их под полевой грушей. […] Дедушка, моя мама Анеля В. и тётя Дануся Р. не были похоронены, и никто не знает, где покоятся их останки.
Дядя Чесек достал коня и телегу, на которую погрузилась наша толпа, и в струях дождя полевыми дорогами и лесами поехали в сторону Сокала.

Gurów, gm. Grzybowica, pow. Włodzimierz.

Наталия О. (1936 г.р.)

В субботу 10 июля мы с отцом и сестрой Алой находились […] в селе Романовка. Когда возвращались на повозке, проехали мимо телеги с украинскими бандитами. […] Из опасения, что его могут забрать на так называемую подводу, отец на ночь пошёл в хлеба. […]
Когда 11 июля проснулась в три утра, в жилище находились шесть украинских бандитов. Всё было развалено, вещи разбросаны в центре комнаты. Украинцы всё время кричали: «Где находится хозяин»? При этом били маму, требуя ответа. Мама стала на колени и говорила, что муж не вернулся из Романовки. Тогда один из бандитов стал стрелять в неё. Была поражена семью пулями, умерла в крови на полу. Бабушка Станислава Б., которая спала у нас той ночью, также была застрелена.

Вместе с сестрой Алой, охваченные ужасом, просили о сохранении жизни. Завернулась в перину и вся сжалась. Палач выстрелил. Пуля легко задела висок и пронзила левое плечо. Ещё получила удар прикладом и потеряла сознание. Ала кричала, прикрываясь руками. Ей прострелили правую ладонь, избили прикладом, она также потеряла сознание. Семнадцатилетняя Ядия была застрелена.

Не знаю, как долго продолжалась резня. Когда пришла в себя, надо мной сидела Ала, вся в крови и на красной постели. Мы встали и пошли в дом дедушки Болеслава Б., проживавшего дальше на какие-то 150 метров. Вокруг была слышна стрельба. На дороге заметили телегу, на которой сидел вооружённый украинец. Увидев его, мы спрятались в густой полосе цветущего мака. Когда телега отъехала, вошли в жилище дедушки. Лежал убитый, а рядом с ним – его сын Зигмунт с женой Викторией и их сыновьями Вацеком и Лешеком. Также были убиты фармацевт Г. и её дочь Гиза – еврейки, которые прятались у дедушки с бабушкой. (Девятилетний Галек Г. убежал, скитался две недели и был застрелен немцем в поезде).
Из дома дедушки пошли в жилище сапожника В. Там увидели трупы: В., его жены и двоих детей – Болека (8 лет) и Адели (15 лет) […].

Дальше идти не могли, так как были замечены украинцем, который гнался за молодым мужчиной и стрелял в него. Украдкой вернулись в дом, там легли в кровать. […] Потом пришли три женщины c ружанцами* и забрали нас.

Чеслав С. (1918 г.р.)

В три часа утра находился в своём овине, где было организовано укрытие. Услышал подъезжающую телегу. Через щель между досками увидел двоих мужчин с винтовками, которые спрыгнули с телеги в сторону дома. Третий сидел на телеге. Рядом с ней увидел парня (16 – 17 лет) […] украинской национальности, который в Витолдове (Witoldów) жил недалеко от меня. Моя собака начала страшно лаять, убийцы направили на неё стволы винтовок.

В жилище вошли через незакрытую дверь. Стреляли в головы с близкого расстояния. Мозг был на стенах комнаты. Все люди лежали в крови на полу. Чеслав З. был убит на диване. Моя жена Янина стояла на коленях со скрещенными руками. Вероятно, стала на колени, умоляя о сохранении жизни. Тёща упала под стол, опрокинув посуду и бутылки.

После убийства в жилище моей семьи, убийцы зашли в овин в поисках меня. Говорили – «Нема його, втик» . […] Услышал отъезд телеги, запряжённой двумя лошадьми. Хотел убежать к соседу Константе С., но вернулся назад, потому что убийцы поехали в направлении его хозяйства. Успел увидеть, что С. выводит на луг возле сада двух лошадей и годовалого жеребёнка. […] Через несколько минут увидел, как убийцы схватили его около коней и повели в дом. Перепуганный вернулся на свой двор и спрятался в укрытии – погребе рядом с овином, где просидел до десяти часов.
[Потом] видел убитых С., застреленных и порубанных топорами. Константы лежал на полу с размозженной головой […], рядом лежала […] Бальбина С. и их дочка Вероника (11 лет).

[…] В течение трёх дней после трагедии царила тишина, никого не видел. Скрываясь в пшенице, время от времени выглядывая, что происходит около дома, мне удалось встретиться с соседями украинцами […]. Они из досок сделали гробы и выкопали яму для могилы […]. Троих убитых похоронили в саду около дома, установив на могиле крест, который сделали украинцы. Украинка принесла мне буханку хлеба в дорогу и расплакалась, говоря: «Мы совсем не виноваты перед вами, если останешься в живых, покажешь, кто убивал». […]

В тот день, когда хоронили в саду мою семью […], в хозяйство С. пришли какие-то вооружённые люди в железнодорожной форме. Украинцы оставили гробы и убежали, опасаясь, что их может постичь что-то плохое. Услышав, что действительно приехали поляки, побежал поздороваться и со слезами на глазах увидел польских железнодорожников с оружием, которые приехали из Владимира-Волынского. […]
Юлиан С. с братом Феликсом [сыновья убитых С.] и племянником Зигмунтом М. […], подготовили могилу во дворе хозяйства, недалеко от колодца. Поставили в ней три гроба и установили три креста. Сразу же после этих похорон и уходе поляков […], украинцы бегали от одного польского хозяйства к другому, устраивая пожары. Остались пепелища и выгоревшие сады.

Witoldów, gm. Poryck, pow. Włodzimierz.

Зигмунт М. (1925 г.р.):

Когда скрытно вошёл в жилище [С.], застал ужасное зрелище. Двери были открыты, куры ходили по кухне и клевали испечённый бабушкой хлеб, лежали гильзы от выстрелянных патронов. В большой комнате нашёл тела. Дедушка [Константы С.] лежал в луже крови на полу, в тулупе, босиком и практически без головы. На стенах и потолке видел остатки мозга. Часть головы была вбита в шею обухом топора, так что был виден только фрагмент подбородка. На всём теле у него были раны огнестрельные и от топора. Рядом лежали бабушка и Вероника, обе в луже крови. Имели следы от пуль и колотые раны головы и ног. Бабушка была разрублена топором вдоль груди. […]

Солнечным днём 14 июля в предобеденные часы, полевыми межами среди хлебных нив, скрытно подошли группой к хозяйству дедушки и бабушки, чтобы похоронить их тела во дворе. […]. Несли тело моего дедушки без головы. Тулуп был пропитан кровью и жижей из мозга. Мы очень спешили, потому что со стороны леса Громош были слышны первые выстрелы бандитов из УПА.

Мария Б.-Ч. (1923 г.р.):

На Волыни мы жили от поколений. […] Уже была замужем и у меня была годовалая дочка Регинка. Жили с мужем в доме моих родителей. С нами ещё была Тамарка, восьмилетняя девочка, которую в 1941 году оставили русские, отступая от немцев. Не знала свою фамилию. Приютили её […].

В начале 1943 года в Тересин начали поступать мрачные слухи. […] Не хотелось в это верить […], но когда в церкви в Свойчеве освятили косы, топоры, лопаты, вилы, […] жителей прихода Свойчев (Swojczów) охватила тревога. Днём мы работали в поле и на усадьбе, ночи проводили в хлебах, в стогах сена, овинах или, собираясь по несколько семей и выставляя вахту, чтобы не дать бандитам застичь нас врасплох. […]

11 июля пришли под утро. Около трёх часов услышала пронзительный лай собак. С мужем и отцом выбежали во двор. Со стороны украинских сёл Гнойно и Могилно по широкому полю в сторону нашего селения шла как бы туча людей. Был слышен грохот шагов. […] Вернулись в дом. Схватила дочку и спряталась с ней под полом кухни – в погребе, за рядом бочек. В то время Регинка болела коклюшем и очень громко кашляла; боялась, что кашель выдаст укрытие, но ребёнок почувствовал опасность и сидел тихонько. Слышала плач и ужасные крики моих родных, которых вытаскивали из дома и убивали во дворе. Также слышала крики палачей. Не раздался ни один выстрел – убивали топорами, вилами. Испугалась, ждала своей очереди. Когда плач и просьбы моих родных прекратились, увидела, как приоткрылся люк в погреб и [услышала] мужской голос: «Никого нет» .

Через какое-то время, когда полностью утихли голоса украинских бандитов, выглянула через окно на кухне. Перед моими глазами предстала ужасная картина. Мама, отец, сестра, муж, дети: Крися и Тамарка – лежали во дворе в море крови с отрубленными головами. Вернулась в укрытие. […] Просидела там целый день […]. Когда в сумерках второй раз посмотрела во двор, трупов моих родных уже не было, были закопаны на усадьбе. Всё наше имущество было разграблено.

Ночью с дочкой на руках покинула дом, как была, в одном платье, без куска хлеба в дорогу. В один момент потеряла всё – родной дом, родственников […]. Ползком удалилась в сторону поля. Ночью шла через болота, называемые рудовинами, днём сидела в лозе. Знала, чтобы жить, должна преодолеть 17 километров дороги до Владимира-Волынского.

Teresin, gm. Werba, pow. Włodzimierz.

Веслав Витольд Г. (1937 г.р.):

Шли с мамой в Гринов на богослужение к 11.00. В лесу из кустов вышел украинец и начал махать руками: «Возвращайтесь, возвращайтесь!» . Мама спросила: «Так, что, в костёл нельзя идти?» ; отвечал: «Не разговаривай, только возвращайся». Около 11.30 со стороны Гринова были слышны выстрелы и взрывы.

Chrynów, gm. Crzybowica, pow. Włodzimierz.

Powiat łucki. Fot. Jakub Radziewanowski, zbiory Lutosława Stachowskiego

Зигмунт А. (1925 г.р.):

В 9 утра проводил праздничное богослужение [в Гринове]. Ксёндз, обеспокоенный ситуацией, провёл службу быстро, без проповеди, и вернулся в дом. Люди вышли, а вскоре начали возвращаться испуганные, что посты бандеровцев поворачивают их в часовню. Вдобавок начали прибывать верующие на литургию в 11 часов.

Тем временем в дом приходского священника пришла госпожа П. из Стасина (хозяйства, расположенного недалеко), приглашая ксёндза исповедовать её тяжело больного мужа. Ксёндз взял вятык* , и мы пошли втроём. Недалеко от часовни из пшеницы вышли бандеровцы и не хотели нас пропускать. Однако по просьбе госпожи П. и после моих объяснений, что сразу же вернёмся на богослужение, нас пропустили. После причащения больного мы с ксёндзом вернулись в дом, уже не задерживаемые многочисленными украинскими постами.
Ксёндз начал литургию. Вместе с людьми с предыдущего богослужения в часовне находилось около двухсот человек, преимущественно женщин и детей.

С приятелем Янеком Ж. стояли за дверьми, которые открывались вовнутрь. После возношения заметил подозрительное движение около двери. Несколько бандеровцев установили ручной пулемёт и начали стрелять в людей; также бросили две гранаты, которые, к счастью, не взорвались. Спрятались с товарищем за толстые двери часовни. Началась паника, раздались громкие крики раненых. Люди убегали через боковые двери рядом с ризницей и хором. Однако часовня была вплотную окружена, выстрелы раздавались непрерывно. Крики продолжались, [слышал] стоны и душераздирающие крики детей.

Ксёндз вместе с женщинами убегал от алтаря через ризницу, но снаружи все были убиты. Мой отец, который был органистом, убегал с другими через дверь около хора. Бандеровский бандит подбежал и четырежды выстрелил, но произошли осечки и отец смог убежать.

Через некоторое время, когда в часовне уже остались только убитые и раненые, бандеровцы, видимо чем-то спугнутые, отошли в ближайший лес. Нам удалось убежать в помещение для органистов, расположенное рядом с часовней. Вокруг лежало много трупов, раненые ползли в пшеницу. Спрятались в подвале помещения для органистов, однако боялись, что украинцы могут вернуться и найти нас. Снаружи уже царила мёртвая тишина. Убедившись, что вблизи резунов нет, убежали в хлеба, попеременно ползком и бегом добрались до Октавина, отдалённого на два километра.

* Wiatyk (Вятык) (Лат. – viaticum – припасы, снабжение в дорогу) – причастие больного (чаще всего умирающего), которому в любой момент грозит смерть. Трактуется как пища в дорогу в вечную жизнь. (Прим. szturman).

Ян Б. (1936 г.р.):

Жили в селении Олин (Olin), расположенном на четыре километра южнее Порицка. В воскресенье мы отправились на телеге в наш приходской костёл в Порицке. Нас ехало шестеро: дедушка Юзеф Б., отец Казимеж, сёстры Валерия (9 лет), Геновефа (11 лет) и брат Юзеф (15 лет). […]
Когда мы доехали, лошадей с телегой привязали к дереву рядом с забором на прикостёльном дворе, а сами вошли в костёл. […]

Ксёндз Болеслав Ш. начал богослужение. Неожиданно услышали отзвуки выстрелов из пулемёта, доносящиеся со стороны главного входа. Папа молниеносно посадил меня в нишу от похищенной Советами фигуры Богоматери. […] Сам стал на колени рядом с исповедальней, но кто-то из бандеровцев его высмотрел. Пуля попала ему в щёку. Умер на моих глазах, ничего не говоря. Сидел окаменелый. Бандеровцы между скамьями бросали гранаты. Они вызвали страшное опустошение, разрывая тела верующих, вытекавшие внутренности источали отвратительный запах […]. Весь пол между скамьями был залит кровью. Украинцы, не имея возможности добросить гранаты до хора, обстреляли его из винтовок. Поляки открыли главную дверь, живые бежали к выходу. Но перед костёлом был установлен пулемёт. В течение минуты в проходе образовалась гора из убитых и раненых. […]

Вышел из ниши и побежал к дедушке, лежащему между скамьями. Он был ранен в колено, велел мне убегать к тёте Валерии В., которая жила недалеко от костёла.

Kościół w Porycku. Fot. Ze zbiorów Instytutu Pamięci Narodowej Oddział w Lublinie.

Пробирался через кучу убитых в главных дверях. Выходя во двор, замер, потому что увидел около пулемёта двоих украинцев. Неожиданно один другому сказал: «Отпусти, его и так волки съедят». Моя ещё утром белая одежда пропиталась кровью с тел, по которым был вынужден пробираться, чтобы выйти из костёла. Побежал в дом тётки, но не вошёл в жилище, потому что сразу же за порогом лежала женщина с размозженной головой. Мозг и кровь были разбрызганы по всему тамбуру. Отступил к дровяному сараю.

Начался ливень. Тем временем бандеровцы покинули прикостёльную территорию, начали избивать и грабить жителей Порицка. Спрятавшись за дверьми дровяного сарая, наблюдал за нашими лошадьми и телегой, ожидая, что кто-то подойдёт. Через некоторое время появился мой брат Юзек с соседом. Выжил, спрятавшись в гробнице [катакомбах под костёлом]. Выбежал к ним и сообщил, кто где лежит.

Направляясь в костёл, нашли Тошка, сына тёти Валерии. Мы отнесли его на нашу телегу, которую украинцы оставили, увидев дышло, сломанное напуганными лошадьми. Сосед решил, что папу не заберём, так как в любой момент могут вернуться украинцы, поэтому забрали только дедушку, после чего велел нам быстро трогаться. Ещё к телеге подбежала девочка А. из нашего селения. Юзек сел на сломанное дышло и оттуда управлял. На телеге мы лежали пластом, так как казалось, что лошади испуганы. Так, гоня через поля и луга, добрались до дома.

В селении Олин дома стояли покинутые. Кто-то опоздавший на богослужение вернулся в селение и сообщил о резне в Порицке. Поэтому мы не застали ни дедушку с бабушкой Ш., ни маму с остальными детьми […]. Убежали в направлении Сокала, потому что у немцев там, на Буге, был пост. Зато встретились с нашими дядями […], которые наблюдали за селом и, удивлённые нашим появлением, крикнули: «Так вы живы, а говорили, что в костёле резуны всех убили!».

Дядя Костек велел сейчас же сменить повязки раненым. Юзек намеревался помочь менять дышло, а мне выпало топить печь, чтобы подогреть воду для обмывания ран. Однако уже не смогли помыть и перевязать раны. При виде дыма, выходящего из нашей дымовой трубы, толпа украинцев из соседнего села направилась в нашу сторону.

Дядя Костек крикнул: «На телегу!» , а дядя Куба перенёс Тошка. Дедушка не дал себя забрать. Сказал, что он уже старый и раненый, ему ничего не сделают. Остался дома на кровати. Юзек закончил замену дышла и поправил упряжь. Дядя Костек ещё взвалил на телегу мешок гороха, прикрыл нас сеном и велел ехать в Сокал, только лесными дорогами. Оба дяди остались, спрятавшись в саду, чтобы наблюдать за судьбой построек и имущества.

До леса было без малого 50 метров, поэтому украинские крестьяне не сумели нас догнать. Зная лесные дороги, которыми часто ходил на закупки в Сокал, Юзек благополучно довёз нас до Буга. Немцы […] направили нас в пункт медицинской помощи. […] Каково было наше удивление, когда застали там тётю Валерию. Преодолела бегом 22 километра, разделяющие Порицк от Сокала. Обрадовавшись, взяла раненого сына на руки и отнесла к врачам. Те, видя, что необходима операция, так как в голове Тошка застрял осколок гранаты, на следующий день первым поездом отправили его во Львов, отдалённый на 100 километров. После операции жил ещё месяц. Двухдневное присутствие осколка вызвало заражение крови.

Мы с Юзеком ждали в районе монастыря [бернардинов в Сокале], надеясь, что какая-нибудь из [наших] сестёр ещё доберётся, ибо ни одну из них не видели ни живой, ни убитой. Через два дня отправились в Варяж (Waręż), где жил дядя Адам Б. Рассказали ему о резунах. Он сказал нам подождать, а сам пошёл убеждать двоих немцев, чтобы поехали с ним в селение Олин. […] Ему удалось договориться за соответствующую плату. Дядя застал в селе уже только сожжённые дома и постройки, а на месте, где стояла кровать, обугленные кости деда.

Poryck, pow. Włodzimierz.

Рышард Я. (1930 г.р.):

11-го июля на богослужение в Порицк приехало очень много людей. Я участвовал в том богослужении вместе с отцом и дедушкой Юзефом Я. […]
Отец стоял в коридоре, я же, перед самым алтарём, с другими детьми. В ходе богослужения в какой-то момент открылись главные двери, и мы услышали выстрелы. Люди начали падать на землю и кричать, другие бросились к боковым дверям. Поднялся такой гвалт и суматоха, что практически ничего не было видно и слышно.

Как другие, убегал в направлении боковых дверей. Также там убегал из коридора мой отец, который схватил меня за руку и потащил за собой в сторону костёльной башни. Добрались на высоту галерей, которые проходили вокруг костёла. Вход на чердак был замурован тонким слоем кирпича. Отец знал об этом и перочинным ножом расковырял кирпичи. Внизу всё время были слышны выстрелы и крики. Когда отец сделал отверстие в стене, мы вошли на чердак. Нас там было около 10 человек. Побежали вокруг костёла до другой башни, где не было лестниц. Там спрятались. Всё время слышали выстрелы, а также взрыв внутри костёла. […]

В какой-то момент увидели двоих мужчин с винтовками. Говорили по-украински. Хотели идти дальше, но увидели, что с другой стороны нет лестницы, и отказались от этого. Нас не увидели. Мы просидели в том укрытии около четырёх часов до шестнадцати часов дня. Тем временем началась гроза и ливень. Внизу в костёле уже не раздавались выстрелы, только стоны. Решили сойти.

На лестнице миновали труп женщины, который нужно было оттащить, чтобы сойти вниз. В главной наве костёла лежало много женщин и детей. Некоторые ещё двигались и звали на помощь. Был так напуган, что поскользнулся на крови, разлитой на полу. Проходя дальше по коридору, увидел лежащих двух девочек в белых платьях и женщину всю в крови. Должны были перепрыгнуть через них. […] Выходя из костёла со стороны ризницы, за дверьми встретили дедушку Я. У него были обожжённые волосы и пиджак. Был ошеломлён, стоял неподвижно. Спросил отца, куда мы идём. Отец сказал дедушке, чтобы возвращался домой в Старый Порицк, и велел брату Генке, чтобы взял с собой всю семью и убегал в Сокал. […]

Мы с отцом домой не вернулись и также убежали в направлении Сокала. К вечеру добрались до построек нашего давнего соседа – украинца Кирика М. Он дал нам поесть и переночевать. На другой день Кирик М. поехал в наш дом в Порицке и привёз чемоданы с вещами, которые были приготовлены на всякий случай, а также спрятанные деньги и документы. Вечером 12-го июля отправились в Сокал.

Зофия Янина С. (1930 г.р.):

В воскресенье утром пришла группа вооружённых украинцев, ходили по домам и велели мужчинам ехать в лес на повозках. Говорили, что у них есть, что возить для украинских партизан. […] Из нашего дома никто не поехал, потому что в тот день к нам приехали гости, супруги К. с тринадцатилетним племянником.

После одиннадцати часов со стороны Порицка услышали выстрелы. […] Думали, что это тренировки партизан. На минуту мы вышли из дома и вернулись внутрь. Через минуту двери открылись, и вошло несколько вооружённых мужчин/ Один был в каске, у остальных на головах были пилотки. У того, который носил каску, через плечо был перевешен пулемёт. Сказал, чтобы мы вышли из дома. На вопрос отца – зачем, ответил, что от Грушова приближаются немцы, а они нас будут защищать. На что мой отец спросил – от кого. Тогда мужчина зарядил оружие и сказал, что если не выйдем, будет стрелять. Вышли из дома. В нашем дворе стояли другие соседи, некоторые стояли на дороге.

Господин К. подошёл к мужчине в каске и разговаривал с ним минуту. Догадалась, что выдал себя за украинца (в окрестностях его никто не знал), потому что через минуту этот в каске разрешил ему запрячь телегу. Приказал ему ехать в Самоволю, там остановиться и пойти к солтысу. Когда наш гость садился на телегу, забирая свою жену и племянника, мой отец подошёл к украинцу и попросил, чтобы он разрешил взять на телегу меня и брата. Тот раздумывал минуту, после чего разрешил. Ещё сказал господину К., чтобы, направляясь в Самоволю, остановился около фигуры [придорожном кресте] и там нас оставил. Говорил, что наши родители туда придут.

Тронулись. Когда мы доехали до фигуры, попросила господина К., чтобы высадил нас, но он ответил, что никуда не будем высаживаться, и чтобы вообще не говорили. Когда мы доехали до первой постройки за крестом (это была другая часть Орешина), из здания вышли украинцы и окружили телегу. Расспрашивали господина К., кто он и куда едет. Отвечал, что он украинец и едет к солтысу в Самоволю. Тогда заметили большую группу людей, идущую со стороны Самоволи. Также видела, что люди из нашей части Орешина были собраны в одном месте.

Украинцы велели нам слезать с телеги и распрягать лошадей. Говорили, что должны проверить, кем мы являемся. Всё время наблюдали за нами. Когда люди, идущие из Самоволи, приблизились, увидела, что их тщательно охраняли вооружённые украинцы. Свернули к лесу. Украинцы, которые нас досматривали, начали спешить. Сказали, чтобы мы ехали в Самоволю и там ждали солтыса. Когда мы немного проехали, услышали из леса выстрелы и ужасные крики.

Быстро ехали по уже пустой дороге. Приблизительно в середине пути, отделяющего Орешин от Самоволи, из пшеницы вышли двое вооружённых украинцев. Нас снова задержали и спрашивали, куда едем. Господин К. ответил, что их старшина приказал ему ехать к солтысу в Самоволю, и что раньше нас все пропустили. Всё время говорил по-украински. Велели нам ехать, но видела, что следили за нами. Когда доехали до небольшого леска, господин К. свернул к Сокалу. По дороге мы встречали людей, которые убегали с Волыни, преимущественно женщин и детей. Некоторые были ранены. Забирали беглецов на телегу.

Orzeszyn, gm. Poryck, pow. Włodzimierz

Волынская резня (польск. Rzez wolynska) (Волынская трагедия укр. Волинська трагедія, польск. Tragedia Wolynia) — этнополитический конфликт, сопровождавшийся массовым уничтожением (бандеровцами) Украинской повстанческой армией-ОУН(б) этнического польского гражданского населения и гражданских лиц других национальностей, включая украинцев, на территориях округа Волынь-Подолье (нем. Generalbezirk Wolhynien-Podolien), до сентября 1939 находившихся под управлением Польши, начатым в марте 1943 года и достигшем пика в июле того же года.

Весной 1943 года на Волыни, оккупированной немецкими войсками, начались масштабные этнические чистки. Эту преступную акцию проводили не нацисты, а боевики Организации украинских националистов, стремившиеся «очистить» территорию Волыни от польского населения. Украинские националисты окружали польские села и колонии, а затем приступали к убийствам. Убивали всех — женщин, стариков, детей, грудных младенцев. Жертв расстреливали, избивали дубинами, рубили топорами. Потом трупы уничтоженных поляков хоронили где-нибудь в поле, грабили их имущество, поджигали напоследок дома. На месте польских сел оставались лишь обгоревшие развалины.
Уничтожали и тех поляков, которые жили в одних селах с украинцами. Это было даже легче — не было нужды собирать большие отряды. Группы оуновцев по нескольку человек проходили по спящему селу, заходили в дома поляков и убивали всех. А потом местные жители хоронили убитых односельчан «неправильной» национальности.
Так было убито несколько десятков тысяч человек, вся вина которых состояла лишь в том, что они родились не украинцами и жили на украинской земле.
Организация украинских националистов (бандеровское движение) /ОУН(б), ОУН-Б/, или революционная /ОУН(р), ОУН-Р/, а также (кратковременно в 1943) самостийно-державная /ОУН(сд), ОУН-СД/ (укр. Організація українських націоналістів (бандерівський рух)) — одна из фракций Организации украинских националистов.В настоящее время (с 1992 года) преемником ОУН(б) называет себя Конгресс украинских националистов.
В ходе проведённого в Польше исследования «Карта» было установлено, что в результате действий УПА-ОУН(Б) и СБ ОУН(б), в которых принимала участие часть местного украинского населения и порой отряды украинских националистов других течений, число погибших на Волыни поляков составило не менее 36 543 — 36 750 человек, у которых были установлены имена и места гибели. Кроме того, тем же исследованием было насчитано от 13 500 до более чем 23 000 поляков, обстоятельства гибели которых не выяснены.
Ряд исследователей говорит о том, что жертвами резни стало, вероятно, около 50-60 тысяч поляков, в ходе дискуссии о числе жертв с польской стороны давались оценки от 30 до 80 тысяч.
Эти массовые убийства были настоящей резней. Представление о ее кошмарной жестокости волынского геноцида дает фрагмент из книги известного историка Тимоти Снайдера:
«Первое издание газеты УПА, вышедшее в свет в июле, обещало «позорную смерть» все полякам, оставшимся на Украине. УПА была в состоянии осуществить свои угрозы. В течение приблизительно двенадцати часов, с вечера 11 июля 1943 г. до утра 12 июля, УПА совершила нападения на 176 населенных пунктов…. В течение 1943 г. подразделения УПА и специальные отряды Службы безопасности ОУН убивали поляков как в индивидуальном порядке, так и коллективно в польских поселениях и деревнях, а также тех поляков, которые жили в украинских деревнях. Согласно многочисленным, подтверждающим друг друга сообщениям, украинские националисты и их союзники сжигали дома, стреляли или загоняли внутрь тех, кто пытался бежать, а тех, кого удавалось поймать на улице, убивали серпами и вилами. Костелы, набитые прихожанами, сжигались дотла. Чтобы запугать оставшихся в живых поляков и вынудить их к бегству, бандиты выставляли обезглавленные, распятые, расчлененные или выпотрошенные тела».

Даже немцы поражались их садизму - выкалывание глаз, вспарывание животов и зверские пытки перед смертью были обычным делом. Убивали всех - женщин, детей…
Геноцид начался в городах. Мужчин "неправильной" национальности сразу забирали в тюрьмы, где позже расстреливали.

а над женщинами насилие происходило прямо среди бела дня на потеху публике. Среди бандеровцев было много желающих встать "в очередь"/попринимать активное участие...

Ей повезло. бандеровцы заставляют идти на коленях с поднятыми руками.

Позже бандеровцы вошли "во вкус".
9 февраля 1943 г. бандеровцы из банды Петра Нетовича под видом советских партизан вошли в польское село Паросле близ Владимирца Ровенской области. Крестьяне, ранее оказывавшие партизанам помощь, радушно встретили гостей. Вдоволь наугощавшись, бандиты начали насиловать женщин и девушек.

Перед убийством им обрезали груди, носы и уши.
Мужчин перед смертью лишали половых органов. Добивали ударами топора по голове.
Двум подросткам, братьям Горшкевичам, пытавшимся позвать на помощь настоящих партизан, разрезали животы, отрубили ноги и руки, обильно засыпали раны солью, оставив полуживых умирать в поле. Всего в этом селе было зверски замучено 173 человека, в том числе 43 ребенка.
Когда на второй день в село вошли партизаны, они увидели в домах сельчан груды обезображенных тел, лежавших в лужах крови. В одном из домов на столе среди объедков и недопитых бутылок самогона лежал мертвый годовалый ребенок, голое тельце которого было прибито к доскам стола штыком. В рот ему изверги засунули недоеденный квашеный огурец.

ЛИПНИКИ (LIPNIKI), уезд Костопол, воеводство луцкое. 26 марта 1943. Житель колонии Липники — Якуб Варумзер без головы, результат резни, совершённой под покровом ночи террористами

ОУН-УПА (OUN-UPA). В результате этой резни в Липниках погибли 179 польских жителей, а также поляков из окрестностей, ищущих там укрытие. Это были преимущественно женщины, старики и дети (51 — в возрасте от 1 до 14 лет), 4 укрываемых еврея и 1 русская. Было ранено 22 человека. Идентифицированы по имени и фамилии 121 польская жертва — жители Липник, которые были известны автору. Также лишились жизни трое агрессоров.

ПОДЯРКОВ, уезд Бобрка, воеводство львовское. 16 августа 1943. Результаты пыток, причинённых матери Клещинской, из польской семьи из четырёх человек.

Из села Волковыя в одну из ночей бандеровцы привели в лес целую семью. Долго издевались над несчастными людьми. Затем, увидев, что жена главы семьи беременна, разрезали ей живот, вырвали из него плод, а вместо него затолкали живого кролика. В одну из ночей бандиты ворвались в украинское село Лозовую. В течение 1,5 часа убили свыше 100 мирных крестьян. В хату Насти Дягун ворвался бандит с топором в руках и зарубил трех ее сыновей. Самому маленькому, четырехлетнему Владику, отрубил руки и ноги.

Одна из двух семей Клещинских в Подяркове замучена ОУН-УПА 16 августа 1943 года. На фото семья из четырёх человек — супруги и двое детей. Жертвам выковыряли глаза, наносили удары по голове, прижигали ладони, пробовали отрубать верхние и нижние конечности, а также кисти, нанесены колотые раны на всём теле и т. п.

Девочку в центре, Стасю Стефаняк убили из-за отца-поляка. Её мать Марию Боярчук, украинку, в ту ночь убили тоже. Из-за мужа..Смешанные семьи вызывали особую ненависть резунов. В селе Залесье Коропецкое (Тернопольская обл.) 7 февраля 1944 г. был еще более жуткий случай. Банда УПА напала на деревню с целью резни польского населения. Около 60 человек, в основном, женщины и дети, были согнаны в сарай, где их сожгли заживо. Один из погибших в тот день был из смешанной семьи — наполовину поляк, наполовину украинец. Бандеровцы поставили ему условие - он должен убить свою мать-польку, тогда его оставят в живых. Тот отказался и был убит вместе с матерью.

ТАРНОПОЛ воеводство тарнополское, 1943. Одно (!) из деревьев просёлочной дороги, перед которым террористы ОУН-УПА (OUN-UPA) повесили транспарант с надписью в переводе на польский: "Дорога к независимой Украине". А на каждом дереве по обе стороны дороги палачи создавали из польских детей так называемые "венки".

"Старых душили, а детей маленьких до одного года за ножки - раз, ударил головкой об дверь - и готово, и на воз. Мы жалели своих мужчин, что они крепко намучаются за ночь, но за день отоспятся и на следующую ночь - в другое село. Были люди, которые прятались. Если мужчина прятался, принимались за женщин..."

(из допроса бандеровки)

Подготовленные "венки"

А вот польская семья Шайер, мать и двое детей, вырезана у себя в доме во Владинополе в 1943 г.

ЛИПНИКИ (LIPNIKI), уезд Костопол, воеводство луцкое. 26 марта 1943. На переднем плане дети - Януш Белавски, 3 года, сын Адели; Роман Белавски, 5 лет, сын Чеславы, а также Ядвига

Белавска, 18 лет и другие. Эти перечисленные польские жертвы - результат резни, совершённой ОУН - УПА.

ЛИПНИКИ (LIPNIKI), уезд Костопол, воеводство луцкое. 26 марта 1943. Свезённые на идентификацию и похороны трупы поляков - жертв резни, совершённой ОУН - УПА. За забором стоит Йержи Скулски, который спас жизнь благодаря имеющемуся огнестрельному оружию.

ПОЛОВЦЕ, область, уезд Чортков, воеводство тарнопольское, лес, называемый Росохач. 16 - 17 января 1944 года. Место, из которого вытащено 26 жертв - польских жителей села Половце, - уведённых УПА в ночь с 16 на 17 января 1944 года и замученных в лесу.

"..В Новоселках Ривненской области была одна комсомолка Мотря. Мы ее забрали на Верховку к старому Жабскому и давай доставать у живой сердце. Старый Саливон в одной руке держал часы, а в другой сердце, чтобы проверить, сколько еще будет биться сердце в руке. И когда пришли русские, то сыновья хотели поставить ему памятник, дескать, боролся за Украину"

(из допроса бандеровки)

Белжец, область, уезд Рава Руска, воеводство львовское 16 июня 1944 года. Видно распоротый живот и внутренности, а также висящую на коже кисть - результат попытки её отрубить. Дело ОУН -УПА.

Белжец, область, уезд Рава Руска, воеводство львовское 16 июня 1944 года. Место казни в лесу.

ЛИПНИКИ, уезд Костопол, воеводство луцкое. 26 марта 1943. Вид перед похоронами. Свезённые к Народному Дому польские жертвы ночной резни, совершённой ОУН — УПА.

В Польше очень хорошо помнят Волынскую резню.
Это скан страниц книги. Перечень способов, при помощи которых украинские нацисты расправлялись с мирным населением:

Вбивание большого и толстого гвоздя в череп головы.
. Сдирание с головы волос с кожей (скальпирование).
. Вырезание на лбу «орла» (орёл - это герб Польши).
. Выбивание глаз.
. Обрезание носа, ушей, губ, языка.
. Прокалывание детей и взрослых колами насквозь.
. Пробивание заострённой толстой проволокой насквозь от уха до уха.
. Разрезание горла и вытягивание через отверстие языка наружу.
. Выбивание зубов и ломание челюсти.
. Разрывание рта от уха до уха.
. Затыкание ртов паклей при транспортировке ещё живых жертв.
. Сворачивание головы назад.
. Размозжение головы, вкладывая в тиски и затягивая винт.
. Резание и стягивание узких полосок кожи со спины или лица.
. Ломание костей (рёбер, рук, ног).
. Отрезание женщинам груди и посыпание ран солью.
. Отрезание серпом гениталий жертвам мужского пола.
. Пробивание живота беременной женщине штыком.
. Разрезание живота и вытаскивание наружу кишок у взрослых и детей.
. Разрезание живота женщине с беременностью на большом сроке и вкладывание вместо вынутого плода, например, живого кота и зашивание живота.
. Разрезание живота и вливание вовнутрь кипятка.
. Разрезание живота и вкладывание вовнутрь его камней, а также бросание в реку.
. Разрезание беременным женщинам живота и высыпание вовнутрь битого стекла.
. Вырывание жил от паха до стоп.
. Вкладывание в вагину раскалённого железа.
. Вставление в вагину сосновых шишек вперёд стороной верхушки.
. Вставление в вагину заострённого кола и пропихивание его до горла, навылет.
. Разрезание женщинам передней части туловища садовым ножом от вагины до шеи и оставление внутренностей снаружи.
. Вешание жертв за внутренности.
. Вкладывание в вагину или анальное отверстие стеклянной бутылки и её разбивание.
. Разрезание живота и высыпание вовнутрь кормовой муки для голодных свиней, которые этот корм вырывали вместе с кишками и другими внутренностями.
. Отрубание/отрезание ножом/отпиливание рук или ног (либо пальцев на руках и ногах).
. Прижигание внутренней стороны ладони на горячей плите угольной кухни.
. Перепиливание туловища пилой.
. Посыпание связанных ног раскалённым углём.
. Прибивание гвоздями рук к столу, а стоп к полу.
. Разрубание топором целого туловища на части.
. Прибивание ножом к столу языка маленького ребёнка, который позже висел на нём.
. Разрезание ребёнка ножом на куски.
. Прибивание маленького ребёнка штыком к столу.
. Вешание ребёнка мужского пола за гениталии на дверной ручке.
. Выбивание суставов ног и рук ребёнка.
. Бросание ребёнка в пламя огня горящего здания.
. Разбивание головки младенца, взяв его за ножки и ударив о стену или печь.
. Посадка ребёнка на кол.
. Подвешивание на дереве женщины вверх ногами и издевательство над ней - отрезание груди и языка, рассечение живота, выкалывание глаз, а также отрезание ножами кусков тела.
. Прибивание маленького ребёнка гвоздями к двери.
. Вешание на дереве ногами вверх и опаливание головы снизу огнём зажжённого под головой костра.
. Утапливание детей и взрослых в колодце и забрасывание жертвы камнями.
. Вбивание кола в живот.
. Привязывание человека к дереву и стрельба в него как по мишени.
. Волочение по улице тела при помощи верёвки, затянутой на шее.
. Привязывание ног и рук женщины к двум деревьям, и разрезание живота от промежности до груди.
. Волочение по земле матери с тремя детьми, связанных друг с другом.
. Стягивание колючей проволокой одной или нескольких жертв, каждые несколько часов поливание жертвы холодной водой с целью прихода в себя и ощущения боли.
. Закапывание в землю живьём по шею и срезание позже головы косой.
. Разрывание туловища пополам при помощи лошадей.
. Разрывание туловища пополам привязыванием жертвы к двум пригнутым деревьям и в последующем их освобождением.
. Поджигание жертвы, облитой керосином.
. Обкладывание вокруг жертвы снопами соломы и их поджигание (факел Нерона).
. Насаживание младенца на вилы и выбрасывание его в пламя костра.
. Вешание на колючей проволоке.
. Сдирание с тела кожи и заливание раны чернилами или кипящей водой.
. Прибивание рук к порогу жилища.