Главная Ботаника Проблема силы поэзии. Аргументы по поэзии. мы разберем основные тематические блоки, и начнем с искусства, потому что на экзамене часто встречаются тексты про чтение и книги

Проблема силы поэзии. Аргументы по поэзии. мы разберем основные тематические блоки, и начнем с искусства, потому что на экзамене часто встречаются тексты про чтение и книги

"Поэт открыт душою миру, а мир наш - солнечный, в нем вечно свершается праздник труда и творчества, каждый миг создаётся солнечная пряжа, - и кто открыт миру, тот, всматриваясь внимательно вокруг себя в бесчисленные жизни, в несчетные сочетания линий и красок, всегда будет иметь в своём распоряжении солнечные нити и сумеет соткать золотые и серебряные ковры."

К. Д. Бальмонт

Н. В. Дзуцева (г. Иваново) Проблема поэтического слова в статье И. Анненского «Бальмонт-лирик»

Н. В. Дзуцева (г. Иваново)
Проблема поэтического слова в статье И. Анненского «Бальмонт-лирик»

Статья «Бальмонтлирик», написанная в 1904 году, вошла в первый сборник критической прозы И. Анненского «Книга отражений» (1906), являя собой одно из наиболее принципиально значимых выражений критикоэстетической позиции автора и, по его прямому высказыванию, «основные положения эстетической критики» . Именно такое понимание места и значения этой статьи позволяет увидеть в ней нечто большее, чем критический очерк творчества одного из поэтовсовременников. Здесь идёт речь не просто о поэтической личности К. Бальмонта и её стилистическом выражении; в этом выступлении Анненского сосредоточены наиболее значимые как для самого поэта, так и для литературной ситуации начала ХХ века наблюдения и открытия в сфере поэтической речи. В конечном счёте, здесь решается проблема слова, которое способно выразить новый строй человеческой души, претерпевшей значительные сдвиги в своём психологическом составе и заявившей о потребности своего художественного воплощения.

Нельзя сказать, что статья «Бальмонтлирик» осталась без внимания исследователей, и это естественно: без обращения к ней трудно понять эстетическую позицию Анненского, и всётаки это выступление критика/поэта заслуживает особого осмысления. Дело здесь не столько в безоговорочной апологетике Бальмонта, что само по себе интересно и знаменательно на фоне, как правило, дистанцированного аналитизма критической манеры Анненского, а в том, что за этим скрывается. На наш взгляд, в этом тексте спрятан своего рода ключ к внутренней драме Анненскогопоэта. Какойто тонкий «нерв» этого текста уловила И. Подольская, которая среди прочего отмечает, что при скрупулёзном анализе творчества Бальмонта Анненский «по временам пишет словно не о нём. И тогда читатель ощущает в знакомых созвучиях какуюто не бальмонтовскую тревогу, и какойто иной образ поэта неожиданно вырастает в статье, заслоняя собою Бальмонта. Конечно, это не только авторское я самого Анненского, но в известной мере психологический тип поэта рубежа веков…» .

Этим чутким, но беглым замечанием, конечно, не исчерпывается проблемная глубина и сложность столь необычного выступления Анненского. Прежде всего, возникает правомерный вопрос: почему из всех творящих рядом с Анненским поэтовсовременников, среди которых были такие мэтры символистского движения, как В. Брюсов и Вяч. Иванов, именно Бальмонт стал объектом пристального внимания Анненскогокритика. Как известно, Анненский не принадлежал ни к московской, ни к петербургской школе символизма, выстраивая свои отношения с новыми художественными ориентациями достаточно осторожно. Тем не менее, он один из первых почувствовал и осознал ту внутреннюю свободу, которую несла символистская поэзия, опираясь на новое ощущение словесной материи. Однако его не устраивал ни рациональноэстетический диктат В. Брюсова, ни мистикорелигиозные интенции Иванова, которые тот как теоретик и теург старался привнести в поэтическое творчество. Среди поэтов, активно работающих в символистской парадигме начала ХХ века, в поле зрения Анненского были и другие фигуры, которые несколько лет спустя станут главными «героями» его знаменитой предсмертной статьи «О современном лиризме», – это А. Блок, А. Белый, Ф. Сологуб, М. Кузмин. Однако именно Бальмонт с его тремя сборниками, по мнению Анненского, «наиболее определительными для его поэзии», – «Горящие здания», «Будем как Солнце» и «Только любовь», – становится для критика центром новой поэтической ситуации.

Конечно же, в фигуре Бальмонта Анненский прежде всего видит тип поэта par excellence, не обременённого теоретическими догмами и не скованного никаким привнесённым в творческий акт заданием. Это, кстати, понимали и другие собратья по перу, о чём свидетельствуют такие, к примеру, слова Вяч. Иванова: «…Валерий Брюсов, влюблённый в так называемое чистое творчество, <...> восклицал когдато, обращаясь к наивнонепосредственному Бальмонту: “Мы – пророки, ты – поэт”» . Но выбор Анненского имеет чётко продуманную мотивацию: «…наше я, удачно или неудачно, <...> но, во всяком случае, полнее, чем прежде, отображается в новой поэзии и при этом не только в его логически оправданном, или хотя бы формулированном, моменте, но и в стихийнобессознательном» .

То, что Анненский из поэтической когорты знаменитых современников избирает «наивнонепосредственного» Бальмонта с его «стихийнобессознательным» даром, не могло не вызвать недоумения в среде филологической общественности. Вот как сам Анненский в письме А. Н. Веселовскому рассказывает о впечатлении от доклада, на основе которого написана статья, прочитанного им в «Неофилологическом обществе» 15 ноября 1904 года: «…Чтение закончилось довольно печально. Председательствовавший у нас П. И. Вейнберг в заключительном слове после ритуального комплимента <...> нашёл возможным одобрить меня за то, что я серьёзно отнёсся к поэту, к которому “мы” относимся лишь иронически… Г<осподин> Вейнберг высказал далее свой взгляд на Бальмонта и позволил себе назвать меня “адвокатом” Бальмонта». «Но кому же, как не Вам, – продолжает Анненский, – выразить мне, насколько меня огорчило обвинение в адвокатстве» (курсив И. Анненского. – Н. Д.) .

Как видим, Анненский решительно дистанцируется от любительскипристрастного отношения к художественному творчеству, отстаивая научность своего подхода к поэзии Бальмонта. Вместе с тем статья Анненского лишена сухого отстранённого аналитизма, и не случайно в предисловии к «Книге отражений», где она появилась, есть замечательные слова: «Самое чтение поэта есть уже творчество» (курсив И. Анненского. – Н. Д.) . Таким образом, Анненский здесь озабочен не столько критическим, сколько творческим заданием: прочесть поэта согласно, говоря пушкинскими словами, законам, им самим над собой признанным. Причём поэта, которого вряд ли можно заподозрить в близости – и личностной, и поэтической – автору, о нём пишущему, столь различна их духовная структура, характер поэтического высказывания, интонационный строй и, наконец, художественное содержание поэтических миров. Тем более знаменательно и не случайно выглядит пристальное внимание Анненского к поэтической фигуре Бальмонта.

Выступая не столько в роли критика, сколько в забытом жанре апологии, Анненский выстраивает ведущую стратегию своей мысли, направленную на решение проблемы слова, и за этим внешнебеспристрастным заданием проступает полемическинеоднозначный пласт внутренней структуры статьи. Перед нами развёртывается рефлектирующее сознание критика/поэта, обращённое, с одной стороны, к современной поэтической ситуации, но с другой – к онтологии поэтического слова и, если угодно, к экзистенции поэтического я. В предисловии к «Книге отражений» Анненский манифестирует творческий подход к художественному материалу своих критических опусов: «…Я же писал здесь только о том, что мной владело, за чем я следовал, чему я отдавался, что я хотел сберечь в себе, сделав собою» (курсив И. Анненского. – Н. Д.) . Но в процитированном выше письме задача формулируется гораздо определённее и жёстче. Сетуя на то, что «стихотворное слово эмансипировалось в нашем сознании гораздо менее, чем прозаическихудожественное», Анненский утверждает: «Целью моей было обратить внимание на интересность новых попыток повысить наше чувство речи, т. е. попыток внести в русское сознание более широкий взгляд на слово как на возбудителя, а не только выразителя мысли» (выделено Анненским. – Н. Д.) . Эта установка и реализуется в статье как её главное определяющее задание.

Что стоит за этим стремлением повысить наше чувство речи? Законность эстетических критериев как элемента общественного сознания, порабощённого засильем служилого слова в литературе. Уже писалось о том, что причины недооценки и даже пренебрежения и враждебности к эстетическому фактору в русской литературе послепушкинского периода Анненский видит в господстве журнализма (служилого слова), решающего, главным образом, проблемы общественности, и, как следствие, в отсутствии «стильной латинской культурности», т. е. сложившейся в западной, и прежде всего французской, культуре традиции эстетического отношения к художественному (поэтическому) слову .

Повернуть «общественное сознание» к прерогативе эстетических критериев, «думать о языке как об искусстве» – это позиция, по Анненскому, не уединённого духа, а поэта, утверждающего новые права на свою роль в общественном сознании. Такую роль Анненский отводит Бальмонту. В письме к А. Н. Веселовскому он пишет: «Примеры я брал из поэзии Бальмонта, как наиболее яркой и характерной, помоему, для нового русского направления, а притом и более уже определившейся: самый полемизм и парадоксальность некоторых из стихотворений этого поэта дают право почувствовать, каким трудным путём должна идти прививка к нашему слову эстетических критериев» .

В 1929 году в эмигрантском Париже В. Ходасевич, оглядывая и анализируя символистскую эпоху, писал: «Новые задачи, поставленные символизмом, открыли для поэзии также и новые права. <...> Поэзия обрела новую свободу» . Вот эту новую свободу Анненский декларировал, обращаясь к поэтическим открытиям Бальмонта. Ещё раз посмотрим, в чём она выражается. Прежде всего, это всё то, – говорит Анненский, – «что не поддаётся переводу на служилую речь», что означает: «глядеть на поэзию серьёзно, т. е. как на искусство» . Таким образом, требование эстетизма обретает в статье универсальный характер, – это свобода не только от гражданских, но и моральных обязательств. Отказ от служилого слова ведёт за собой и другую свободу – отказ от морализма, т. е. общепринятых представлений о морали в искусстве. Анненский формулирует здесь один из крайних лозунгов эстетизма: «Само по себе творчество – аморально, и наслаждаться им ли или чем другим отнюдь не значит жертвовать и ограничивать себя ради ближних…» .

На той же волне Анненский утверждает: «Новая поэзия прежде всего учит нас ценить слово, а затем учит синтезировать поэтические впечатления, отыскивать я поэта, т. е. наше, только просветлённое я в самых сложных сочетаниях. <...> Это интуитивно восстанавливаемое я будет не столько внешним, так сказать биографическим я писателя, сколько его истинным неразложимым я, которое, в сущности, одно мы и можем, как адекватное нашему, переживать в поэзии» . Собственно, здесь мы задолго до Ю. Тынянова, находим категорию лирического героя, разводящую биографическую личность поэта с её поэтическим выражением и в то же время означающую их неслиянное единство. Выступая против прямого отождествления лирического я Бальмонта и его биографического двойника, Анненский пишет: «Среди всех чёрных откровений бодлеризма, среди холодных змеистостей и одуряющих ароматов внимательный взор легко откроет в поэзии Бальмонта чисто женскую стыдливость души, которая не понимает всей безотрадности смотрящего на неё цинизма…» . Относительно сакраментального «Хочу быть дерзким…» Анненский с улыбкой замечает: «…неужто же эти невинные ракеты ещё когонибудь мистифицируют?» , а не менее будирующее читательскую публику «Я ненавижу человечество…» вызывает у него большую долю скепсиса: «Я не думаю, чтобы всё это могло когонибудь пугать более, чем любая риторическая фигура» . Но главное «оправдание» Бальмонта Анненский видит в его «лексическом творчестве», в новой материи стиха – звуке и ритме, рассматривая это как завоевание общепоэтическое: «Его язык – это наш общий поэтический язык, только получивший новую гибкость и музыкальность» .

Можно было бы на этом поставить точку, считая, что главный смысл статьи «Бальмонтлирик» достаточно прояснён, но в таком случае скрытый, внутренний её пласт, о котором говорилось выше, останется «за кадром». Дело в том, что в своих размышлениях о Бальмонте Анненский сталкивается с неким внутренним табу, которое сам себе предписывает. Обозначая в поэзии Бальмонта конфликт разнонаправленных начал – «абсурда цельности» и «абсурда оправдания», – Анненский приближается к не разрешимой для него коллизии, которая определяет его сознание. А именно: Анненскийкритик пытается отстоять чистый эстетизм как оправдание жизни искусством, тогда как его лирическое я мучительно «сцеплено» (одно из любимых слов Анненского) с опытом всей русской классики, развивающей тему «больной совести», что Ахматова впоследствии определила как «столбовую дорогу русской литературы». Эта «драма сознания» отличается напряжённым психологизмом лирического переживания, но в статье «Бальмонтлирик» Анненский намеренно пытается её обойти. «Абсурд оправдания» у Бальмонта Анненский выводит из его положения – Мир должен быть оправдан весь, что заставляет критика/поэта разбираться в «непримиримом противоречии между этикой в жизни и эстетикой в искусстве». В области искусства, считает он, «и оправдывать, в сущности, нечего, потому что творчество аморально». И тем не менее, делает принципиально важную оговорку: «Но в какой мере искусство может быть чисто эстетическим <...> этот вопрос, конечно, остаётся ещё открытым» .

Этот вопрос болезненно пульсировал в сознании Анненского. Несмотря на утверждение эстетических критериев как основополагающих в подходе к искусству, и искусству поэзии в частности (что с покоряющей убедительностью Анненский демонстрирует в статье), в глубине рефлектирующей мысли поэта эта убеждённость всегда выходила к главным основаниям его творческого я, теряя свою непреложность:

…О мучительный вопрос!
Наша совесть… Наша совесть…
(«В дороге»)

Более чем примечательно, что, выстраивая «абсурд цельности» в поэзии Бальмонта, Анненский сознательно останавливается перед тем же «мучительным вопросом»: «Другая реальность, которая восстаёт в поэзии Бальмонта против возможности найти цельность, это совесть, которой поэт посвятил целый отдел поэм. Он очень интересен, но мы пройдём мимо» .

«Пройдём мимо», ибо иначе эстетизм не сможет стать универсалией новой поэзии, а ведь логика мысли Анненского в статье направлена именно на то, чтобы утвердить эстетический статус слова как завоевание поэтической свободы. «Анненский слишком русский интеллигент, чтобы самодовлеющий эстетический акт мог принести ему удовлетворение», – замечает Л. Я. Гинзбург . Да, подтверждает В. В. Мусатов, «эстетическое оправдание действительности для него не было универсальным, а универсальное оправдание, непременно включающее в себя нравственный компонент, становилось невозможным, абсурдным». «Но, с другой стороны, – продолжает исследователь, – жизнь, оставшаяся вне искусства, утратившая способность быть объектом эстетического переживания, Анненского поистине ужасала» .

Из этого следует, что Анненский, выводя в своей статье новый тип лиризма (понятие принципиальное для критической прозы Анненского), не мог не соотносить его с собственной поэтической личностью, со своим я поэта, вступающим в своего рода скрытый диалог со своим «героем», диалог, не проявленный, прежде всего, для самого себя и тем более не прописанный в статье. За апологетикой Бальмонта как стихийного выразителя идеи красоты и пафоса свободы лирического самовыражения имплицитно присутствует драматизм сознания Анненского, обозначившего рубежные основания поэтической эволюции начала ХХ века, те процессы, которые связаны с трансформацией и сменой поэтических систем. Анненский это хорошо понимал, и в не опубликованной при жизни статье «Что такое поэзия?» (1903), предназначавшейся для вступления к первой книге стихов «Тихие песни», он писал: «С каждым днём в искусстве слова всё тоньше и всё беспощадноправдивее раскрывается индивидуальность с её капризными контурами, болезненными возвратами, с её тайной и трагическим сознанием нашего безнадёжного одиночества и эфемерности. <...> новая поэзия ищет новых символов для ощущений, т. е. реального субстрата жизни, и для настроений, т. е. той формы душевной жизни, которая более всего роднит людей между собой, входя в психологию толпы с таким же правом, как в индивидуальную психологию» .

Собственно, именно эти программные для новой поэзии установки Анненский и развёртывает в статье «Бальмонтлирик», но при этом делая акцент на всеобъемлющем характере эстетизма в поэзии как законодательного принципа свободы искусства. Этим он как бы заглушает голос совести, говорящей о невозможности оправдания жизни искусством. Вынося резиньяцию за пределы статьи, Анненский уходит от «мучительного вопроса», тогда как в самом тексте ощущается попытка убедить не только читателя, но и самого себя в том, что такого рода крен в эстетизм более чем оправдан современным состоянием поэтической ситуации: «Я думаю, что, во всяком случае, для полноты развития духовной жизни человека не надо бы было особенно бояться победы в поэзии чувства красоты над чувством долга» .

Вряд ли стоит сомневаться в том, что Анненскийпоэт этого искренне желал. В то же время «власть вещей с её триадой измерений», которой был безраздельно подвластен его поэтический дар, превращала его в пленника излюбленного им слова невозможно. Конфликтность поэтического сознания Анненского делала его экзистенциальный и художественный опыт уникальным: «сквозь лирику Анненского проходит человек с надорванной волей и развитой рефлексией» , высшей ценностью для которого была «красота в искусстве», отмеченная мучительным сомнением в её нравственном оправдании.

Всё это многое объясняет в отношении Анненского к Бальмонту. «Абсурд цельности» с его «болезненной безусловностью мимолётного ощущения» , который он видит в поэзии Бальмонта, помогает ему подтвердить исходную экстрему о «чистом эстетизме творчества, оправданного гением». Действительно, то, что Анненский вынашивал в себе как драму личностного и поэтического бытия, Бальмонт «снимал» стихийной силой своего поэтического дара, творящего «литургию красоты» и не заботящегося о разрешении мучительных коллизий.

Главное, что открыл Анненский в Бальмонте, – это его власть над словом, которая обеспечивала полноту мирочувствия поэта, несмотря на многоликую противоречивость лирического я. Сам же Анненский ощущал в себе экзистенциальный скепсис относительно слова, и чем дальше, тем больше. Это ощущение переживалось им настолько остро, что проникало даже в его частную переписку. Так, он пишет А. В. Бородиной 25 июня 1906 г.: «Слово? <...> Слово слишком грубый символ… слово опошлили, затрепали, слово на виду, на отчёте… На слово налипли шлаки национальности, инстинктов, – слово, к тому же, и лжёт, п<отому> ч<то> лжёт только слово. Поэзия, да: но она выше слова. И как это ни странно, но, может быть, до сих пор слово – как евангельская Марфа – менее всего могло служить целям именно поэзии» . И это пишется на фоне «Бальмонталирика», где поэтическое слово утверждается как безусловная эстетическая категория. Можно сказать, что знаменитая анненская тоска – это тоска по слову, оправдывающему жизнь, и именно она внутренне разделяла двух поэтовсовременников. Но несомненно и то, что их сближало как открывателей новых путей поэтического искусства: «красота свободной человеческой мысли в её торжестве над словом, чуткая боязнь грубого плана банальности, бесстрашие анализа, мистическая музыка недосказанного и фиксирование мимолётного – вот арсенал новой поэзии» .

Литература

1. Анненский, И. Книги отражений / Изд. подготовили Н. Т. Ашинбаева, И. И. Подольская, А. В. Фёдоров. М., 1979. («Лит. памятники»).

2. Анненский, И. Письмо А. Н. Веселовскому от 17 ноября 1904 г. См.: Лавров, А.В. И. Ф. Анненский в переписке с Александром Веселовским // Русская литература. 1978. № 1.

3. Гинзбург, Л. О лирике. Л., 1974.

4. Иванов, Вяч. О границах искусства // Иванов, В. Родное и вселенское. М., 1994.

5. Мусатов, В.В. Пушкинская традиция в русской поэзии первой половины ХХ века. М., 1998.

6. Подольская, И.И. И. Анненскийкритик // Анненский, И. Книги отражений. М., 1979. («Лит. памятники»).

7. Ходасевич, В. О поэзии Бунина // Ходасевич, В. Собр. соч.: в 4 т. М., 1996-1997. Т. 2.

Проблема отношения к поэтам, к их творчеству. (Как люди относятся к поэтам, к их творчеству?)

Авторская позиция: люди не всегда способны по достоинству оценить поэтов и их творчество, порой осуждают и отторгают творческую личность, в то же время такие поэты, как Есенин, заслуживают подлинного уважения.

1. Ю. Нагибин «Заступница» (Повесть в монологах). Автор 1 монолога повести Леонтий Васильевич Дубельт говорит об отношении к творчеству Пушкина современников, которое проявилось в их поведении после гибели поэта: «Свет поделился на две неравные части. Большинство осуждает Пушкина и оправдывает Дантеса…, меньшинство же оплакивает Пушкина и проклинает его убийцу». Однако, самое важное то, что «смерть Пушкина вдруг обнаружила, что есть не только свет…, а такое странное, неощутимое и не упоминаемое в России образование, как народ…. Не холопы, не смерды, не дворня,…не голытьба, не мещане, а именно народ. Иначе как назовешь те тысячи и тысячи, что осаждали дом Пушкина во дни его агонии, а затем по одному прощались с покойным, целуя его руку?» Почему масса неимущих стала народом, хотя не было революции? Видимо, национальное самосознание было разбужено словом. Словом Гения.
Дубельт считает, что государство держится на таких, как он, ревностных слугах власти, а история доказывает, что властью на самом деле обладает поэтическое слово.

2. А.А. Ахматова. Поэма «Реквием» . Поэма «Реквием» А. Ахматовой самим своим появлением свидетельствует об отношении общества к поэту. В годы сталинских репрессий люди боялись даже своих мыслей, не то что слов, и только отчаяние могло заставить их желать справедливости любой ценой. Женщина, стоявшая вместе с А. Ахматовой в тюремных очередях, попросила поэта описать все то, что пережили люди, приходящие туда узнать о судьбе близких:
- Подымались как к обедне ранней,
- По столице одичалой шли,
- Там встречались, мертвых бездыханней,
- Солнце ниже, и Нева туманней,
- А надежда все поет вдали.
Ахматова правдиво рассказала о происходившем словами тех самых матерей, жен, сестер, с которыми стояла в очередях:
- Для них соткала я широкий покров
- Из бедных, у них же подслушанных слов.
Драгоценные строки были спасены благодаря друзьям А. Ахматовой, которые хранили их в своей памяти долгие годы. Эти слова – свидетельство преступлений тех, кто был уверен в своей безнаказанности, эти слова – вечный памятник безвинно осужденным и тем, кто боролся за их оправдание.
3. А.А.Блок. Поэма «Двенадцать». Поэма «Двенадцать» А.А. Блока – свидетельство неоднозначного отношения к поэту читателей. Это произведение сам автор считал лучшим, однако эту точку зрения разделяли далеко не все. Так, И. Бунин зло отозвался о поэме, возмущала она и Вяч. Иванова, и З. Гиппиус. Имеющие предубеждение относительно революции писатели не замечали действительных достоинств произведения. А вот А.М. Ремизов восхищался «музыкой уличных слов и выражений». Сама улица «приняла блоковскую поэму», «запестрели на плакатах близкие к лозунгу строки». А. Блок тревожился за судьбу революции, потому что видел, что к ее пламени примешивалось нечто чужеродное. «Двенадцать» – это не только попытка передачи сути происходящего с Россией, ее народом, но и пророческое предвидение будущего. Каждый читающий поэму по-своему понимал его смысл, отсюда – разнообразие взглядов и оценок.

Обновлено: Август 7, 2017
Автором: Миронова Марина Викторовна

Сочинение на тему: Над окошком месяц. Под окошком ветер

Образец и пример сочинения № 1

Испокон веку звучала на Руси народная песня. В ней люди делились радостью, но чаще выплакивали свою грусть. Эта же глубокая народная грусть звучит и в словах некоторых русских поэтов. Первый из них, наверное, Сергей Есенин. Именно проблеме близости поэтического слова душе народной посвящает свои рассуждения классик советской литературы Виктор Астафьев.

Всё это наводит автора на размышления о судьбе творческого наследия великого крестьянского поэта, которого почему-то все еще «страшно пускать к народу».
Виктор Петрович Астафьев уверен, что слово Есенина с его «всесветной тоской» - это именно то, что требуется людям, ведь оно напоминает нам о самом главном и объясняет «непостижимое».

Я во многом согласен с писателем: поэтическое слово обращено прямо к духу народа, к его эмоциональному самосознанию.

Стихи Есенина напоминают нам о бережном отношении к природе, к «братьям нашим меньшим». Например, в таких своих знаменитых стихах, как «Песнь о собаке», «Клён ты мой опавший…», «Отговорила роща золотая…». Поэт описывает переживания своих «героев» как тот, кто пропустил их сквозь собственное сердце. Есенин сравнивает самого себя с кленом, березовой рощей, показывая глубинную связь человека с родной природой, напоминая, что мы все ее части.

Мы живём в страшное время, когда родные речки, леса, поля стали называться «окружающей средой» и всё больше превращаются в свалку различных отходов. Например, в рассказе Е. Носова «Кукла» мы читаем о том, как некогда глубокая и красивая, богатая на рыбу река превратилась в жиденький зловонный поток. И на фоне этого запустения — история об изуродованной кукле. Казалось бы, какая связь? Но обдумывая текст Астафьева, понимаешь: запустение в душе без живого поэтического слова приводит к запустению в природе. Не понимая красоты поэзии, мы теряем нравственность, а вместе с ней и представление о красоте родного уголка. Хотелось бы верить, что положение это всё же изменится, и нашим детям не придётся жить в пустыне.

Образец и пример краткого сочинения № 2 на тему: Над окошком месяц. Под окошком ветер. Как написать мини сочинение с планом

Жанна д’Арк, Иисус Христос, Моисей, этот список можно еще продолжить. Все эти люди отдавали себя народу, не щадили собственных сил, чтобы помочь людям. Но люди не всегда готовы были благодарить их за добро. Но разумно ли это, любить, спасать народ, а взамен быть сожженным на костре или распятым на кресте? В предложенном для анализа тексте В. П. Астафьев поднимает проблему любви к народу. Позиция автора выражена предельно четко и ясно. Через сострадания поэта проявляется его любовь к людям.

Он трепетно относился к каждому живому существу на земле. Автор ощущает некоторую связь между собой и Есениным, сочувствует ему, потому что «и мертвого его все отторгают локтями». Я полностью разделяю позицию автора. Есенин чувствовал состояние простых людей. Он мучился за каждого, разом испытывал, пропускал через себя все страдания русского народа. Однако несмотря на всю его любовь к людям, он так и не получил всеобщего признания. Его поместили в психиатрическую больницу, его отвергли близкие ему люди. Но не только с русским поэтом обошлись так сурово.

Далеко не всегда люди готовы благодарить за любовь и добро. Но важно понять, что добро это делается не ради признания, не напоказ, а ради собственного душевного удовлетворения. Об этом хорошо написано в произведении Максима Горького «Старуха Изергиль». Главная героиня рассказывает интересную историю о смельчаке Данко. Этот молодой человек имел горячее, светлое сердце. Любви в нем было столько, что он смог осветить им дорогу людям, когда они попали в гремучий лес, куда не проникал ни малейший лучик света. Данко вырвал сердце из своей груди, не думая, что это может убить его, не думая, что люди даже не скажут ему спасибо.

Он поступил как герой, вывел народ на свет, спас его. Но что им двигало? Огромная любовь к народу. Огромную любовь к народу испытывала и Жанна д’Арк, легендарная французская воительница, которая смогла изгнать из своей страны враждебные воска англичан. Она повела за собой полки, внушала воинам веру в победу. Но люди обвинили ее в ерести, назвали ведьмой. А за что? За то что она носила мужскую одежду! Орлеанскую деву, которая спасла Францию сожгли на костре. Девушка так и не получила никакой благодарности за свои деяния, более того, за это же ее убили. Этот текст заставил меня задуматься над такой важной проблемой, как любовь к родному народу.

Стоит ли вообще делать людям добро? Я думаю, что стоит. Но также нужно уметь и благодарить. Ведь если я не поблагодарю человека, который сделал мне что-то приятное, разве сделает ли он это снова ради меня или кого-то еще. Конечно нет. Поэтому, если мы хотим жить в мире, где царит любовь и взаимопонимание, мы должны помогать и ценить помощь других.

Образец и пример краткого сочинения № 3 на тему: Над окошком месяц. Под окошком ветер. Как написать мини сочинение с планом

Когда я читаю предложенный отрывок, перед моим взором предстаёт настоящая русская деревенька, где сохранились ещё искренние человеческие отношения и душевность. Поле с урожаем, пасущийся конь, стог сена, звонкий ручеёк - это все настоящая Россия, именно её воспевал Сергей Есенин.

Увы, от воспетой им деревни мало что осталось. Разбрелись люди по большим городам. Избы полупусты, в них остались только старики. Вечером не раздаётся смех, разговоры и песни. Вместо них слышна лишь гнетущая тишина: «Ничего не слышно, ничего не видно, отдалилась песня от села, глохнет жизнь без неё».

Всё настолько печально, что старики не признают уже давно не навещавших их детей: «Зимой отчего-то прибыл, добрел до матери по сугробам, стучит, а она его не пускает - по голосу уж не узнает».

Автор текста показывает, что российские деревни опустели, так как молодёжь уезжает за лучшей жизнью, тяжкий труд им не по душе. Самое грустное, что они при этом забывают своих родителей, которые уже едва могут сами справиться с хозяйством. Но автор уверен, что ещё есть надежда, пока есть в деревне хоть один человек, пока в окошках теплится свет.

Очень правдиво и живо изобразил русскую деревню И. А. Бунин в повести «Деревня». Он видит грустную картину, нищету и безотрадность, мертвые поля. Бунин показывает, что у жителей маленький кругозор, они практически изолированы от остального мира.

Очень многие мои знакомые и товарищи родом из дальних деревень и сел, они ездят туда в гости к родителям крайне редко, если вообще ездят. К сожалению, я убеждаюсь, что образ полупустой и забытой русской деревни – это не просто художественный образ из произведений, а горькая правда.

Образец и пример краткого сочинения № 4 на тему: Над окошком месяц. Аргументы из литературы. Проблема текста

Мне кажется, что поэзия существует столько же, сколько существует человек. В моменты переживания и счастья, трагедии и комедии, в праздник и в горе – всегда человек выражал свои мысли, эмоции и переживания с помощью песен и стихотворений. В предложенном для анализа тексте В.П. Астафьев заставляет нас задуматься над вопросом: «В чем состоит сила поэтического слова?».

Комментируя данную проблему, писатель обращает наше внимание на стихотворение Сергея Есенина, доносящееся из приемника, а также из уст голосистых женщин, символизирующих простой русский народ. Разнообразным количеством эмоций наполнены эти строки: тут и очищающая скорбь, и любовь к родному краю. В.П. Астафьев подчеркивает то, какие чувства поэт вкладывал в свое стихотворение и как они отражаются в сердцах простых граждан: «Он мучается за всех людей, за всякую живую тварь недоступной нам всевышней мукой, которую мы часто слышим в себе и потому льнем, тянемся к слову рязанского парня…».

Авторская точка зрения, как мне кажется, выражена довольно чётко. Она заключается в следующем: поэтическое слово способно пробудить в человеке различные чувства, заставить его задуматься о самом важном. Поэзия Сергея Есенина наполняет человека «слезами и горьким восторгом». Трудно не согласиться с В.П. Астафьевым в том, что поэзия обладает волшебной силой.

Одной строчкой можно заставить человека одновременно плакать и смеяться. Проникаясь эмоциями и переживаниями автора, читатель пропускает их через своё сердце. Благодаря лирике классиков мировой литературы можно задуматься над смыслом бытия, оглянуться на собственную жизнь, очистить душу и морально переродиться. Например, в коротком, но очень насыщенном стихотворении М.Ю. Лермонтова «Молитва», вмещается одновременно и печаль автора, и его вера в «силу благодатную», в перерождение человека и освобождение его души от тоски и мучительных сомнений.

Лирический герой, как и сам автор, верит в силу живого слова и в то, что оно может помочь любому человеку очистить свое сознание от тревоги. И там, где раньше была тяжесть, теперь будет легкость: «С души как бремя скатится, Сомненье далеко - И верится, и плачется, И так легко, легко…». Сила поэтического слова заключается в самом призвании поэта. А.С. Пушкин в стихотворении «Пророк» выражает это через образ поэта-мученика, влачащегося по пустыне и ожидающего истину с небес.

И Бог обозначил ему его призвание: «Глаголом жги сердца людей». Таким образом, А.С. Пушкин видит силу поэтического слова в том, чтобы добираться до самых глубин человеческой души и обжигать их словом. Для каждого из нас поэзия играет свою индивидуальную роль. Кто-то проникается любовной лирикой и находит в этом свои переживания, кто-то любит стихотворения про дружбу и любовь к родному краю, а кто-то и вовсе пропускает через своё сердце грустные строчки о смысле жизни и предназначении поэта. Но равнодушным не остается никто, и в этом заключается сила поэтического слова.

Исходный текст в полной версии для сочинения ЕГЭ

(1)«Над окошком месяц. (2)Под окошком ветер. (З)Облетевший тополь серебрист и светел…» - доносится из приёмника. (4)И от пальцев ног, рук, от корешков волос, из каждой клеточки тела поднимается к сердцу капелька крови, колет его, наполняет слезами и горьким восторгом, хочется куда-то побежать, обнять кого-нибудь живого, покаяться перед всем миром или забиться в угол и выреветь всю горечь, какая есть в сердце, и ту, что пребудет ещё в нём.

(б)Голосистые женщины с тихим вздохом ведут и ведут про месяц за окошком, про тальянку, что плачет за околицей, и песнопевиц этих тоже жалко, хочется утешить их, пожалеть, обнадёжить. (б)Какая очищающая скорбь! (7)На дворе нет месяца. (8)На дворе туман. (9)Выдохнулся из земли, заполнил леса, затопил поляны, прикрыл реку - всё утопло в нём. (Ю)Дождливое нынче лето, полегли льны, упала рожь, не растёт ячмень. (11)И всё туманы, туманы. (12) Может, и бывает месяц, но не видно его, и спать на селе ложатся рано.

(13) И голоса единого не слышно. (14)Ничего не слышно, ничего не видно, отдалилась песня от села, глохнет жизнь без неё. (15) 3а рекой в опустевшей деревне живут две старухи, летом врозь, зимой сбегаются в одну избу, чтоб меньше тратилось дров. (16) Приезжал к одной бабке сынок из Ленинграда. (17)Зимой отчего-то прибыл, добрёл до матери по сугробам, стучит, а она его не пускает - по голосу уж не узнаёт. (18) Плачет тальянка, плачет. (19) Только не там, не за рекою, а в моём сердце.

(20)И видится мне всё в исходном свете, меж летом и осенью, меж вечером и днём. (21)Лошадь вон старая единственная на три полупустых села, без интереса ест траву. (22)Пьяный пастух за околицей по-чёрному лает на заморённых телят; к речке с ведром спускается Анна, молодая годами и старая ликом женщина. (23)«Дальний плач тальянки, голос одинокий…» (24)Отчего же это и почему так мало пели и поют у нас Есенина? (25)Самого певучего поэта! (26)Неужто и мёртвого все его отторгают локтями?

(27)Неужто и в самом деле его страшно пускать к народу? (28)Возьмут русские люди и порвут на себе рубаху, а вместе с нею и сердце разорвут, чтоб отмучиться той мукой, которой не перенёс, не пережил поэт, страдающий разом всеми страданиями своего народа. (29)Он мучается за всех людей, за всякую живую тварь недоступной нам всевышней мукой, которую мы часто слышим в себе и потому льнём, тянемся к слову рязанского парня, чтоб ещё и ещё раз отозвалась, разбередила нашу душу его боль, его всесветная тоска.

(30) Я часто чувствую его таким себе близким и родным, что и разговариваю с ним во сне, называю братом, младшим братом, грустным братом, и всё утешаю, утешаю его… (31) А где утешишь? (32)Нету его, сиротинки горемычной. (ЗЗ)Лишь душа светлая витает над Россией и тревожит, тревожит нас вечной грустью. (34)А нам всё объясняют и втолковывают, что он ни в чём не виноват и наш-де он.

(35)Уже и сами судьи, определявшие, кто «наш» и «не наш», сделались «не нашими», вычеркнуты из памяти людской, песнь, звук, грусть поэта навечно с нами, а нам всё объясняют и объясняют необъяснимое, непостижимое. (36)«3а окошком месяц…» (37)Тьма за окошком, пустые сёла и пустая земля. (38)Слушать здесь Есенина невыносимо. (39)Лежат окрест туманы, плотно, недвижно, никакой звук не пробивается. (40)Едва-едва просочился из-за реки блёклым пятнышком свет в деревенском окошке.

(41)Живы старушки. (42)Наработались. (43)Ужинают. (44)Вечер ещё длится или уже ночь? (45)На траве мокро, с листьев капает, фыркает конь в мокром лугу, умолк за деревней трактор. (46)И лежит без конца и края, в лесах и перелесках, среди хлебов и льнов, возле рек и озёр, с умолкшей церковью посередине, оплаканная русским певцом Россия. (47)Смолкни, военная труба! (48)Уймись, велеречивый оратор! (49)Не кривляйтесь, новомодные ревуны! (бО)Выключите магнитофоны и транзисторы, ребята! (51) Шапки долой, Россия! (52) Есенина поют! (По В. П. Астафьеву*)

(1) «Над окошком месяц. (2) Под окошком ветер. (3) Облетевший тополь серебрист и светел...» - доносится из приёмника.

Сочинение

Трудно не согласиться с В.П. Астафьевым в том, что поэзия обладает волшебной силой. Одной строчкой можно заставить человека одновременно плакать и смеяться. Проникаясь эмоциями и переживаниями автора, читатель пропускает их через своё сердце. Благодаря лирике классиков мировой литературы можно задуматься над смыслом бытия, оглянуться на собственную жизнь, очистить душу и морально переродиться.

Например, в коротком, но очень насыщенном стихотворении М.Ю. Лермонтова «Молитва», вмещается одновременно и печаль автора, и его вера в «силу благодатную», в перерождение человека и освобождение его души от тоски и мучительных сомнений. Лирический герой, как и сам автор, верит в силу живого слова и в то, что оно может помочь любому человеку очистить свое сознание от тревоги. И там, где раньше была тяжесть, теперь будет легкость: «С души как бремя скатится, Сомненье далеко - И верится, и плачется, И так легко, легко...».

Сила поэтического слова заключается в самом призвании поэта. А.С. Пушкин в стихотворении «Пророк» выражает это через образ поэта-мученика, влачащегося по пустыне и ожидающего истину с небес. И Бог обозначил ему его призвание: «Глаголом жги сердца людей». Таким образом, А.С. Пушкин видит силу поэтического слова в том, чтобы добираться до самых глубин человеческой души и обжигать их словом.

Для каждого из нас поэзия играет свою индивидуальную роль. Кто-то проникается любовной лирикой и находит в этом свои переживания, кто-то любит стихотворения про дружбу и любовь к родному краю, а кто-то и вовсе пропускает через своё сердце грустные строчки о смысле жизни и предназначении поэта. Но равнодушным не остается никто, и в этом заключается сила поэтического слова.

Проблему силы поэтического слова в своём тексте рассматривает Виктор Петрович Астафьев, выдающийся российский писатель.

Автор, размышляя над проблемой от первого лица, задаётся вопросом: "почему так мало пели и поют у нас Есенина?". Он отмечает, что поэт мучается за всех людей недоступной им всевышней мукой. Кроме того, рассказчик испытывет воодушевление, слушая доносящиеся из приёмника строчки стихотворения великого поэта:поэзия заставляет его плакать, каяться, исповедоваться.

Проблему силы поэтического слова можно проследить на примере творчества великизх русских поэтов.Стихотворение А.А.Ахматовой "Мужество"-это крик души поэта, наставление гражданам не опускать руки и быть нравственными.

"Великое русское слово"-это то, что объединяло советских людей а такой тяжёлый период, как Великая Отечественная война. Поэтесса отмечает значимость русской речи. Защищая русскую речь, мы защищаем Родину. Вникая в строки стихотворения, читатель испытывает гордость за свою страну, родной язык, у него появляется сила идти дальше, осознание важности защиты родного края в случае опасности.

В качестве второго аргумента хочется привести в пример стихотворение А.С.Пушкина "Пророк". Пушкин хочет донести до читателя то, что поэт, подобно пророку, должен "глаголом жечь сердца людей". В этом его подлинное призвание.

В заключение хочется отметить:сила поэзии велика, она легко способна заставить нас прочувствовать "всевышнюю муку" и "грусть поэта". Я считаю, что у каждого человека должно быть своё любимое стихотворение, которое позволяет раскрыть душу и найти успокоение.